– Доченька, – попробовала она успокоить Софью, – ну, Тим – добрый человек, ты же его за это и полюбила.
Неожиданно Софья скривила губы. Она подарила матери такой презрительный взгляд, что той стало страшно.
– Хватит. Без толку всё это, – прервала она разговор, – мне на работу надо собираться, Антон Игоревич сказал, что вечером делегацию встречаем из Чехии.
Софья начала укладывать волосы щипцами, имитируя естественные локоны. Мать замолчала, рассматривая взрослую дочь, так сильно изменившуюся за последнее время. Что-то раскрыло в ней яркую, сияющую красоту, она стала выглядеть уверенной в себе женщиной, осознающей свою магическую власть над мужчинами. Мать вспомнила рыжего, заросшего курчавой бородой Тима, в его клетчатой рубашке и старых джинсах, купленных еще на первых развалах Апрашки. Он ли раскрыл в ее дочери красавицу? Или какой-нибудь другой человек? Или волшебные таблетки? Ей стало неуютно от мысли о том, что каждый в этой семьей по-своему несчастен.
***
Под «Миднайт Спешиал» охранник Антона Игоревича медленно и с явной скукой месил ногами лежавшего на полу мужчину. Тот, закрыв руками курчавую голову, старался сгруппироваться, прижимая колени к животу. Охранник ухал и крякал, а Антон Игоревич, набычившись, смотрел на происходящее из угла комнаты.
– Пусть подумает, может и поймет, что дружить и служить не так-то и худо, – наконец распорядился насчет Оржицкого Антон Игоревич.
Когда дверь замкнули, и повисла тишина, Тим сел на пол и ощупал ребра и спину. Болело везде. Коробочку с бусинами у него давно отобрали, но Тим без труда скатал себе нежно-розовую бусину из старых наручных часов, которые растоптал охранник. Эту бусину он положил под язык и рассосал. Почти бессознательно он провел несколько раз руками по стенам. Уникальный черный, почти гематитовый комок был первым сгустком темной материи, которая далась в руки Тиму. Действуя по наитию, Тим отполз в дальний угол комнаты и швырнул свежую плотную бисерину в запертую дверь. Раздался взрыв. Когда дым рассеялся, Тим вышел в появившийся неровный проем в темный коридор. Навстречу выскочил испуганный охранник, который совсем недавно молотил Тима ногами. Оржицкий сжал кулаки и прорычал: «Урою!», и охранник попятился и скрылся в какой-то комнате.
Постепенно мысли Оржицкого прояснились, в заплывшие глаза вернулось зрение, ушла резкая головная боль. Тело по-прежнему ломило, но оно уже слушалось. Тиму удалось подняться по железной лестнице из подвального помещения и выползти наружу. Оказавшись на тротуаре незнакомой улицы, Тим покрутил головой, пытаясь понять, где он находится. Однако, его захлестнула волна боли, он закрыл глаза и очнулся он уже в больнице.
Тим лежал в коридоре на кушетке, в локтевой сгиб сердобольная медсестра воткнула какую-то капельницу, а на разбитое лицо наложили повязку.
– Мне домой надо, к жене, – прохрипел Тим голосом человека, который только что проснулся.
– Вот, – удовлетворенно сказала медсестра с поста, – очнулся родимый.
Она подошла к Тиму и объяснила, что домой его никто не отпустит, а лучше бы ему сказать телефон родственников, чтобы те привезли ему паспорт, СНИЛС и полис. А то в палату его не переведут и вообще, надо купить лекарств, потому что с сотрясением мозга и поломанными ребрами без лекарств совсем беда. Да и кое-какое обследование тоже не мешало бы пройти. А вообще, она в полицию позвонила, и скоро придет участковый делать опрос.
Оржицкий без сил откинулся на кушетку и уснул, не выполнив просьбы ласковой медсестры.
К вечеру Тима нашла мать, обзвонившая все больницы и морги. Она сунула лечащему доктору несколько измятых купюр, и Тима перевели в палату.
– Где Софья? – сразу спросил он мать, но та ничего не могла объяснить Тиму, а только плакала, глядя на разбитое лицо сына.
Софья пришла на следующее утро, она была бледна и напугана.
– Бедненький, – сказала она робко, положив кисть тыльной стороной на забинтованную щеку мужа, – я тебя искала везде, а мать позвонила вчера вечером и сказала…
– Почему же ты не пришла вчера? – спросил ее Тим, но Софья молчала, потупив глаза.
На соседней койке пыхтел высохший от беспробудного пьянства мужик, небритый, но вымытый хозяйственным мылом и облаченный в казенную пижаму неопределенного цвета. Он смачно хлебал больничный суп, собирая хлебом капли, падавшие с его ложки. Софья брезгливо вздрогнула и отвернулась.