Увидев женщину и услышав знакомый голос, Борис узнал в подошедшей Розалию Самойловну Крумм. Да, это была она, но даже месяц пребывания в голодающем Ленинграде совсем её изменил. Она сильно похудела, глаза ввалились, лицо покрылось многочисленными морщинами. Алёшкин невольно подумал: «А как же Тая? Ведь она и так, больная, уехала из медсанбата… Хорошо, что уже выбралась из Ленинграда».

— Да, не удалось вам встретиться с Таей. Свидание, как говорят, сорвалось. Ну что же, я сейчас сменяюсь с дежурства, пойдём к нам, поговорим. Расскажете всё про медсанбат, а я вам про Таю расскажу. Она часто вспоминает вас, да ведь и есть чем! — многозначительно посмотрев на Бориса, добавила она.

Он ничего не понимал. Отсутствие Таи и огорчило, и обескуражило его так, что несколько мгновений он не знал, что сказать. Наконец собрался с мыслями:

— Розалия Самойловна, я ведь сюда приехал не только, и даже не столько на свидание, а по направлению.

— По направлению?! — воскликнула Крумм, — Вот здорово, опять значит вместе работать будем! Ах, как здесь не хватает квалифицированных хирургов!

Борис усмехнулся:

— Да нет, не работать… Кто же меня сейчас из санбата отпустит? Да я и сам не хочу. Зинаида Николаевна наслушала у меня что-то в лёгких и направила в какой-нибудь ленинградский госпиталь, чтобы рентгеноскопию сделать. А если найдётся специалист, чтобы и он посмотрел. Она боится, нет ли у меня туберкулёза.

Крумм всплеснула руками:

— Этого ещё вам недоставало! Но то, что вы пришли в наш госпиталь, это просто замечательно: у нас заместитель начальника госпиталя по лечебной части — профессор-фтизиатр. Я вас сейчас же поведу к нему, он, наверно, уже не спит, вот только дежурство сдам, — и она направилась к показавшемуся в конце коридора, в который они до этого зашли, какому- то пожилому мужчине.

Следом за ней с папкой историй болезней в руках помчалась и медсестра. Борис обернулся ко всё ещё шедшему рядом с ним бойцу и сказал:

— Ну, спасибо, друг! Хоть и не совсем удачен мой приезд, но ничего не поделаешь. Нате вот, возьмите папиросы, покурите там с товарищами, у меня ещё есть. А там, дома, — он невольно усмехнулся: медсанбат — уже «дом», — у меня ещё запас.

Красноармеец козырнул и поспешил к выходу.

Через несколько минут подошла Розалия Самойловна:

— Борис Яковлевич, да на вас лица нет, вы, кажется, серьёзно больны.

— Да нет, это все перестраховка Зинаиды Николаевны, просто я всю ночь в дороге не спал, а перед этим почти сутки работал.

Крумм, позвав за собой Бориса, быстро пошла в противоположную сторону коридора, затем, спустившись в полуподвальный этаж, постучалась в дверь, на которой висела картонная табличка «Зам. начгоспиталя по лечебной части». Из-за двери послышался старческий скрипучий голос:

— Входите, входите! Я не сплю!

Войдя в маленькую, освещённую коптилкой комнату, Борис увидел склонившегося над столом, заваленным историями болезней и какими-то исписанными бумагами, небольшого седого старичка с пенсне на носу и с подстриженной клинышком седой бородкой. «Ему, наверно, лет 70», — мелькнуло у Алёшкина.

— А, это вы, коллега, — сказал он, обращаясь к Розалии Самойловне. — Ну, в чём дело? Опять какой-нибудь раненый не согласен на ампутацию, и вы тоже делать её не хотите, а начальник отделения настаивает? Да? Значит, за «высшим» судом пришли.

— Нет, — ответила Крумм, — на этот раз дело в другом. Я привела к вам своего товарища, хирурга Алёшкина. Мы вместе в медсанбате работали. У него подозревают туберкулёз, послали сюда на рентген, вот я и решила сперва его вам показать.