В этот период времени из-за приезда к Пашкевичам мужа Людмилы Катя вынуждена была переселиться в комнату к сёстрам – столовую отдали Сердеевым, и вечерние встречи Бориса с нею прекратились. Они за это вознаграждали себя днём, стараясь при каждом удобном случае остаться вдвоём. В это время Катя была с Борисом так ласкова и добра, что он находился наверху счастья.
Курсы, во время которых все их организаторы и преподаватели работали с самым большим энтузиазмом и старанием, прошли очень продуктивно. Алёшкин получил хорошие отзывы о них и от своих партийных и комсомольских руководителей, и от Кочергина, приезжавшего из обкома комсомола, чтобы ознакомиться с новой для Приморья формой работы. Борис уже планировал проведение подобных курсов и в весенние каникулы 1928 года с тем, чтобы охватить к лету всех вожатых района, но вдруг… Да, опять это проклятое «вдруг»!
В конце декабря, в последний день занятий на курсах, когда большинство курсантов решило сфотографироваться вместе с Алёшкиным и секретарём райкома ВЛКСМ Тебеньковым (Катя сниматься категорически отказалась, несмотря на усиленные уговоры и Бориса, и всех слушателей, хотя причины отказа так и не объяснила, и лишь много лет спустя Борис узнал, что отказ этот был вызван не капризом её, а тем, что у неё не было приличного или нового платья, она стеснялась сниматься в единственном стареньком, в котором ходила на занятия), Борис получил письмо заведующего угольнинской школы железнодорожников, в котором тот просил Алёшкина немедленно прибыть в школу. Борис предполагал, что произошло какое-нибудь чрезвычайное событие в одном из железнодорожных пионерских отрядов, и поэтому заволновался.
Однако, приехав на Угольную и явившись к заведующему, был прямо-таки огорошен полученным известием. Оказалось, что по распоряжению наркома путей сообщения, которому подчинялись все железные дороги страны, товарища Томского, должности инспекторов деткомдвижения упразднялись и оставлялись оплачиваемыми только должности вожатых отрядов, причём далеко не при всех школах. Угольнинской школе дали ставку только одного пионервожатого, таким образом, кроме Алёшкина, подлежал увольнению и второй вожатый. Заведующий школой предложил Борису стать единственным вожатым, но тот не согласился. Во-первых, он значительно терял бы в окладе, а во-вторых, и, пожалуй, это было главным, он не хотел вытеснять парня, жившего на станции Угольной и занимавшего эту должность. Второй или, вернее, вторая вожатая жила на Седанке, на работу ей приходилось ездить на поезде, и она была даже рада этому увольнению.
Вернувшись в Шкотово, Алёшкин доложил о своём увольнении секретарю райкома ВЛКСМ Тебенькову. После того как тот посовещался с Костроминым и выяснил, что по райкому на 1928 год оплачиваемая должность председателя бюро юных пионеров не запланирована, Борис передал свои дела инструктору райкома Грише Герасимову, а сам, получив соответствующую бумагу, направился в распоряжение обкома ВЛКСМ в город Владивосток.
Филка Дорохов уже знал о происшедшем сокращении пионерских работников, знал он также и то, что ходатайство Дальбюро юных пионеров перед наркомом путей об оставлении их хотя бы в пределах Дальневосточного края, учитывая его отдалённость от центра, большую территорию и сравнительно недавнее установление советской власти, успеха не имело. Дорохову пришлось расстаться даже со своим обкомовским работником Гришей Басанцом.
Между прочим, из разговоров с последним Борис выяснил, что в обкоме комсомола знали о предполагаемом сокращении ещё с октября месяца, но не сообщали никому, чтобы не расхолаживать работников. Это Бориса обидело: «Выходит, всем им на меня плевать, лишь бы работал в полную силу!» – раздражённо думал он. Поэтому на предложение Филки поехать на работу в один из районов побережья, где должность председателя райбюро юных пионеров была платной, отказался, хотя раньше об этом думал сам просить.
Глава тринадцатая
Борис загорелся желанием устроиться на работу в городе. К тому времени безработица была уже ликвидирована, биржи труда во Владивостоке не существовало, и приходилось искать работу самому. Конечно, он мог бы поступить учиться. Как он выяснил, на лесной факультет ГДУ производился и зимний набор, а его документы всё ещё находились там, но тогда бы его мечты о женитьбе разрушились, её пришлось бы откладывать, и надолго.
Обо всём этом он рассказал Филке. Тот сам, женившись несколько месяцев тому назад, понял настроение Бориса и, как друг, решил ему помочь. Возможно, что в глубине души он чувствовал себя и немного виноватым перед Борисом.
Он связался по телефону с одним из инструкторов обкома ВКП(б) и попросил его направить Бориса в какое-нибудь из учреждений, постоянно открывавшихся в городе. Очевидно, тот ответил согласием, потому что Филка, повернувшись к Борису, сказал:
– Иди-ка в комнату 176 к инструктору обкома Вольному, он обещал тебе помочь найти работу в городе.
Когда Борис зашёл в указанную комнату и увидел ещё молодого, но, видимо, чрезвычайно утомлённого худого человека, одетого в защитную гимнастёрку с прикреплённым на ней орденом Красного Знамени, взглянувшего на вошедшего каким-то задумчивым взглядом, то он оробел и смущённо остановился у порога комнаты.
Вольный встал из-за стола и предложил Борису сесть на стул у большого шкафа. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, затем Вольный спросил:
– Да, брат, молод ты! Что же ты умеешь делать? Поди, только школу окончил?
– Нет, – ответил Борис, – школу я окончил уже давно, три года тому назад, с тех пор прошёл курсы десятников Дальлеса, работал десятником, а затем вот с пионерами, – добавил он, немного смущаясь.
– Курсы десятников? И даже уже успел поработать десятником? Это меняет дело, это хорошо! У меня на эту должность как раз запрос есть. Вот, кабы ты был партийным, так и совсем бы хорошо было!
– Так я уже полгода кандидатом партии состою.
– Что же ты мне сразу-то не сказал? И Дорохов ничего не сказал! Ну тогда вопрос решён! Пойдёшь служить в Дальгосрыбтрест, они сейчас как раз десятника ищут, а нам обязательно нужно туда хоть несколько человек коммунистов послать. Ты ведь знаешь, что за последние годы, в связи с развитием на Дальнем Востоке промышленности, здесь много различных учреждений пооткрывалось, разных трестов, контор и тому подобное. Специалистов для работы в этих учреждениях приходится набирать из так называемых бывших, иногда даже из мелких хозяйчиков и даже фабрикантов в прошлом, они там такого наработать могут, что только держись! Вот и нужно, чтобы в каждом таком учреждении у нас свой партийный глаз был, и в Дальгосрыбтресте этом. Задачи перед ним ставятся большие, аппарат его главной конторы уже вырос до полутораста человек, а партийная ячейка всего из пяти коммунистов состоит. Не больно-то туда нашего человека пропихнёшь, ведь нужны люди грамотные. Так что отправляйся в Дальгосрыбтрест, вот тебе направление. Найдёшь товарища Глебова, он там кадрами заведует и секретарём партийной ячейки является. Впрочем, подожди-ка, я ему ещё позвоню.
Он снял трубку, назвал телефонистке номер и, видимо, услышав, как ответили на противоположном конце провода, сказал: