Я поморщился и устало объяснил:
— А весь расчет строился на том, что я, охваченный гневом и жаждой мести, убью виновника страданий сестер на месте. И подвела его только природная трусость этого недочеловека. Вместо того, чтобы громогласно объявить о том, что он явился исполнителем воли оскорбленных мужей — принцев Австрийской империи, он попытался сбежать. Обнаружив, что артефакт смены облика больше не действует, спрятался, рассчитывая выбраться из дворца, когда суматоха утихнет. Вот и не попался мне сразу под горячую руку.
Я замолчал, углубившись в свои мысли, понимая, на каком тонком волоске все висело. Ведь я действительно готов был развязать войну, не считаясь с тем, сколькими жертвами обернется моя жажда мести. И если бы не дикое желание подосланного отравителя спасти свою никчемную жизнь, что сумело пересилить приказы, вложенные напрямую в его подсознание арабскими магами, все могло бы обернуться куда хуже. И девчонки бы погибли, так как вряд ли нам удалось бы найти противоядие, и началась бы кровопролитная битва двух держав…
Услышав деликатное покашливание Нарышкина, я понял, что оба политика вежливо ждут, пока я отпущу их. Поспешно извинившись, я попрощался с ними и отправился к себе, решив немного отдохнуть и собраться с мыслями после вымотавшего меня заседания Совета.
Обрадовавшись полумраку, царившему в моей спальне, я с блаженным стоном упал на кровать, предвкушая, как проведу хотя бы час вне политических дрязг, наслаждаясь тишиной и одиночеством… И тут же подскочил от неожиданности, услышав сдавленное ойканье прямо над ухом. В моей голове моментально пронеслись мысли о наёмниках, заговорщиках и мятежниках. Смущало только одно — вряд ли суровый убийца мог иметь обыкновение в ожидании своей жертвы располагаться со всеми удобствами в чужой постели… Додумывая на ходу эту обнадёживающую мысль, я поспешно зажег свет и воззрился на испуганную Марго, растерянно хлопающую ресницами.
От накатившего огромного облегчения мне сначала захотелось обнять её и расцеловать милую мордашку. А потом стали закрадываться смутные сомнения — учитывая наши напряженные отношения, ее внезапное появление в моей спальне вряд ли могло предвещать что-то хорошее. Осторожно присев на край кровати, я поинтересовался:
— И с чего это Ваше Императорское Величество изволит прятаться тут в темноте? Никак, надеялась, что преждевременно скончаюсь от испуга?
Маргарет возмущенно сверкнула зелёными глазищами:
— И вовсе я не прячусь! Пришла поговорить, а тебя все нет и нет… Я и не заметила, как задремала, ночью-то выспаться не удалось, такая суета была во дворце… И накануне тоже с отдыхом не сложилось… — и она покраснела.
Я молча рассматривал её, ожидая продолжения. Но она, уставившись неподвижным взглядом мимо меня, тоже хранила молчание. Тяжело вздохнув, я тронул её за плечо, пытаясь привлечь внимание. Марго встрепенулась, потом произнесла:
— Я слышала, что ты принял решение о расторжении брака твоих сестёр. Алекс, а как теперь? Вряд ли кто-то захочет взять их замуж…
И тут меня прорвало. Долго копившиеся негативные эмоции требовали выхода, я вдруг ощутил огромное желание высказать все свои претензии, забыв о политической выдержке, о том, что за спиной моей заносчивой супруги стояла могущественная держава…
— Значит, это все, что тебя интересует? Не узнав даже, как себя чувствуют единственные родные мне люди после того, как побывали одной ногой за гранью жизни и смерти, ты спрашиваешь только — возьмут ли их замуж — или они останутся здесь, в родном доме, рядом со мной? Ты опасаешься, что они отберут у тебя власть? Что они займутся теми обязанностями, что обычно выполняют императрицы — а у тебя это, откровенно говоря, выходит из рук вон плохо! Да, их народ любит, а что сделала ты, чтобы завоевать любовь простых людей? Во время празднеств появлялась, усыпанная драгоценностями, каждая из которых могла бы прокормить одну семью в течении многих месяцев? Гордо задирала нос, брезгуя лишний раз посетить госпиталь или дома сирот, потому что боялась замарать подол дорогущего платья?
Я отдышался и продолжил, с горькой безнадежностью глядя на неё:
— Почему я постоянно должен ждать от тебя подвоха? Мало мне проблем с заговорами и иностранными шпионами… Я вынужден постоянно быть настороже, потому что в борьбе за власть ты готова идти по головам, в том числе и по моей… Почему простой рабочий гораздо счастливее меня? Ведь после тяжелого трудового дня он возвращается домой, где его любят и ждут, где его ценят и слушают, где ему оказывают поддержку. А ты? Ты только и ждешь возможности захватить побольше власти, оттеснить меня от решения государственных вопросов, ты кичишься своим происхождением, забывая, что есть и человеческие, душевные качества, которые иногда стоят гораздо дороже…
Ощущая безмерное облегчение от того, что, наконец, сумел высказать все, что таил до поры на сердце, я увлекся своими обличениями и не сразу обратил внимание на реакцию Маргарет. Между тем она, с расширенными от испуга глазами, прижала руки к груди и лишь вздрагивала изредка, услышав особо обидную для себя фразу. К концу моей вдохновенной речи, пронизанной презрением и злостью, по её щекам потекли горячие слезы. Дождавшись паузы, когда я набирал воздуха, собираясь разразиться очередной тирадой, она с отчаянной решимостью заговорила торопливо, давясь словами и рыданиями:
— А ты… Ты! Весь такой правильный, благородный… Ты тревожишься обо всех, ты защищаешь каждую служанку, каждую фрейлину!.. А ты хоть раз поинтересовался, каково мне в чужой стране, где никто не поддерживает меня? Ты упрекаешь меня, что я не выполняю, как должно, свои обязанности… А кто помог мне в них разобраться? Кто объяснил мне, чего от меня ждут? Мои драгоценности и наряды — это моя броня от злых взглядов, от осуждающих шепотков за спиной. Да! Ты прав, я хочу власти! Если никто меня не любит — пусть боятся! Ведь я не чувствую никакой твоей защиты! Ты только постоянно в чем-то меня обвиняешь, смотришь на меня подозрительно, вынуждаешь самой заботиться о своей безопасности. Любая девка тебе дороже собственной жены! Да, я горжусь своим происхождением, я достойна стоять рядом с тобой на равных! Но ведь рядом с тобой нет свободного места для меня…
Она всхлипнула, перешла с крика на пронзительный шепот:
— Вспомни, с чего началось наше знакомство? Ты страдал, потеряв возлюбленную, что была похожа на меня… Я помогла тебя отомстить за неё! Но с тех пор постоянно ощущала себя лишь её отражением… И каждый раз, когда мне казалось, что ты готов забыть о прошлом, что твое сердце открыто для новых чувств, ты приближал кого угодно, только не меня! Эта выскочка Оленина, потом Тэйни… Ты доверяешь им, а меня отталкиваешь, ранишь своим равнодушием. А я… Да, я не привыкла вымаливать любовь к себе, я не буду ползать на коленях, ища твоего расположения! Я как пружина — чем больше ты давишь на меня, тем сильнее я буду отталкивать тебя. Чем больнее ты делаешь мне своими насмешками и безразличием, тем яростнее я буду пытаться избавиться от своей любви к тебе!
Тяжело дыша, она смотрела гневно на меня, а я потрясенно пытался привести свои мысли в порядок, уложив в своей голове главное — она только что призналась в том, что… любит меня? Самоуверенная, заносчивая гордячка — страдает от моего безразличия?! Как же я был слеп! Как я не понял до сих пор, что за её злостью и сумасбродностью стоит древнейшее в мире чувство — ревность и обида недооцененной, отвергнутой женщины? Как я, перенеся на совсем юную девчонку все своё недоверие к стране, в которой она родилась, не смог разглядеть в ней глубоко несчастного человека, оторванного от привычной обстановки, от любящих родных? Ведь и сам-то оказался в такой же ситуации! И знаю, каково это — быть чужим для всех окружающих… А ведь я — мужчина, мне легче выносить и отчужденность, и равнодушие, и одиночество!