[Октябрь 2009г.]

[Он]

- Паша, я не знаю что делать. Софья изменилась, из нее словно ушла какая - то краска, присущая только ей. Я не узнаю ее, не знаю, как объяснить тебе, но чувствую, что происходит что - то странное, страшное.

- Мнительный ты стал, Анатоль, ох мнительный - добродушно смеется Пашка, перефразируя известный фильм, на который мы бегали в детстве в маленький кинотеатр, с ужасно неудобными, занозистыми сиденьями, а потом играли в мстителей во дворе, восхищаясь героями и презирая Лютого, которого собственно и цитирует, сидящий напротив меня Пашка.- Устала просто твоя ненаглядная, вот и капризничает. Да, мало ли у баб проблем. Циклы у них все какие - то, головы больные. Ленка, тоже в последнее время с ума сходит. Вот объясни мне, Анатоль, у твоей мамы были ПМС, или у бабки моей голова болела? Нет, ничего подобного не могу вспомнить, пахали, как ломовые на работе, а потом дома чистили, готовили, стирали, без автоматических стиралок, заметь. И не жаловались, а тут одну машинку купили, вторую, посудомойку, то се, и все недовольны. У меня перед глазами до сих пор, бабкины артритные руки, отжимающие простыню. А белье пахло как, морозом. А сейчас химией воняет, и смятое все, потому что вешать, видишь ли, некогда, а на морозе руки стынут.

- Нет, Паша, не стал я мнительным. Устал, наверное, просто. Олег меня командировками этими, замордовал уже. Я понимаю, конечно, что деньги отрабатывать нужно, но я же программист, а решаю вопросы, которые любой менеджер решить в состоянии. - Эх, Толян. Это называется “ Я начальник, ты дурак” - большим человеком Олежек стал, тут уж не попишешь ничего. Говорят, в депутаты собрался, хотя там ему самое место. Как раз для него работенка.

- Кто говорит то? - без интереса спрашиваю я, просто, что бы поддержать разговор.

- Майка говорит, они с Леной кофе недавно пили. Олег бабу себе нашел новую, с ума по ней сходит, а взять не может, уж не знаю почему. Майка в шоке, трон то, закачался под ней. Решила ребенка родить, чтоб Олежку возле себя удержать, так он ей такой скандал закатил.

- Не удержишь Олега ребенком. Интересно бы на волшебницу посмотреть, которая его каменное сердце растопить умудрилась.

- Да треп это все, Майка подозревает наличие соперницы, но не уверена - задумчиво говорит Павел, складывая журавлика из лежащей на столе салфетки.- Хотя, дыма без огня, наверное, не бывает. А ты, дорогой друг, хватай Софью в охапку и к морю вези. Отдохнет, в себя придет и будет вам счастье. Я ее отпускаю, ректор я, в конце - концов, или нет?

- Стареем мы с тобой, Павлик. Сплетничаем, как две бабки на базаре - с горечью говорю я, глядя на своего друга. Он погрузнел, под глазами залегли морщины, волосы стали цвета перца с солью, а я вижу его таким же, как раньше - лопоухим мальчишкой с хитрющими глазами, что так не вяжется с суетливыми движениями и граненым стаканом, наполненным водкой, смотрящимся словно игрушечный, в его огромной лапе. Что случилось с нами: со мной, с Олегом, с Пашкой? Почему, по мере взросления, мы перестали осознавать ту тонкую связь между нами, которую так остро чувствовали в детстве?

- Пора мне, Анатоль. Лена ждет, я обещал с близнецами погулять - выводит меня из задумчивости голос Павла.

- Да, и мне пора - говорю я.

Дома, вопреки ожиданиям, работает телевизор и пахнет ванилью и еще чем - то очень вкусным, из детства. Я слышу, как поет Софи, гремит посудой, и сердце мое наполняется надеждой, что все стало, как прежде.

- Привет - улыбается Софья, увидев меня, стоящего в дверях кухни. Она прекрасна, давно не видел ее такой.

- У тебя нос в муке - говорю я, протянув руку, что бы стряхнуть белую мучную пыль с курносого носа Софи. Она прижимается щекой к моей ладони, и сердце мое пускается в пляс, от прикосновения ее руки к моей, от шелковистости щеки, под ладонью, от близости, возникшей между нами, впервые за долгое время. Ее губы на моей коже, теплый запах свежей выпечки, завитки льняных волос между моими пальцами. Счастье, заполняющее каждую молекулу моего тела.

- Люблю - шепчу я, в момент, потеряв голос.

- Ты мой - отвечает она, глядя своими колдовскими глазами, прямо мне в душу. - Да, твой, целиком, до последнего вдоха. А ты? Ты моя? - спрашиваю я. - Моя душа принадлежит тебе, навсегда - отвечает Софья полу вздохом, касаясь легкими поцелуями моей шеи, дразня и возбуждая неимоверно. Из одежды на Софи только кухонный фартук, отделанный, легкомысленными, рюшами. Возбужденные, заострившиеся соски, яркие ореолы которых просвечивают сквозь тонкую ткань. Я дергаю завязанную пышным бантом на шее завязку и, убрав досадную преграду, припадаю губами к твердому, окаменевшему соску, от чего с губ Софи срывается, полный страсти стон и она откидывается спиной на обеденный стол. - Люби меня умоляюще просит она-Ты прекрасна - хриплю я, выдавая с головой, что просто не могу больше сдерживаться, и раздвигаю ее бедра, своими. Тонкие, белые ноги Софи, взметнувшись в воздух, обвивают мою поясницу, позволяя мне еще острее чувствовать ее. Мы качаемся на волнах наслаждения, растягивая минуты блаженного удовольствия, смакуя мгновения ярчайшего экстаза, который накрывает нас, почти одновременно, выбивая из легких весь воздух. Я слышу, как стонет Софи, как ее стоны наслаждения перерастают в крик удовольствия. Я люблю тебя, люблю - кричу я, соединяя воедино наши голоса. Звуча в унисон с моей Софьей.

- Печенье сгорело, наверное, - говорит Софи, отдышавшись, и направляется к плите.

- Софья, мы едем отдыхать - говорю я, наблюдая, как тонкие руки вытаскивают из духовки противень, исходящий ароматами свежей выпечки. По ее напряженной спине, по вмиг задрожавшим пальцам, я понимаю, что идея эта ей совсем не нравится.

- Но, Я не могу. У меня учеба, и вообще, в одностороннем порядке это не решается - звенящим голосом, чеканя каждое слово, говорит она.