Время от времени я специально проверяю, не просвечивает ли дочь моей матери в женщине, которой я сейчас являюсь. Это нетрудно сделать, встав перед зеркалом. Несмотря на возраст, мои черты – скулы, линия подбородка – по-прежнему напоминают контуры другого моего лица. Сегодня мне 68 – больше, чем было моей матери, когда я виделась с ней в последний раз, а с тех пор прошло почти 29 лет. Моя идентичность в качестве дочери давно сменилась идентичностью в качестве матери, поскольку стала моим собственным выбором и самым желанным опытом, чего не скажешь о предыдущей.
Много лет назад, несмотря на внешние достижения в реальном мире, внутри я была лишь дочерью своей матери; та эмоционально реагирующая, жаждущая, чтобы ее любили, девочка-подросток, а затем молодая женщина всецело являлась продуктом своего детства. Я отличалась неустойчивым настроением и легко впадала в гнев, в порядке самозащиты постоянно юморила – довольно зло – и сразу давала понять это каждому, кто попадал под мое руководство. Затем я начала строить свою жизнь – с помощью психотерапии – захлопывая двери, которые нужно было закрыть, и открывая другие, чтобы перестать быть запуганной девочкой, которая глотала книги, уединившись в своей комнате. Постепенно я училась слушать других людей и избавлялась от колючек. Кардинальное изменение произошло ближе к 40 годам, когда я забеременела, а заодно порвала с матерью. Близящееся материнство заставило меня снова заглянуть в себя и отказаться от усвоенных в детстве схем поведения, не дававших мне быть той, кем я могу быть.
Не стану утверждать, что ребенок, являвшийся дочерью моей матери, совершенно стерт из моей личности, – это было бы неправдой. Но я осознаю груз прошлого в себе и в большинстве случаев сама решаю, как себя вести. А когда старые привычки дают о себе знать, я это замечаю. И это придает мне силы. Возможно, я не та, кем могла бы стать при другой матери, но я близка к наилучшей версии себя при той матери, которая у меня была.
Мерси, эволюция! Но прости, если я не стану произносить тост за тебя…
Мы уже знаем, что трудности на пути к исцелению объясняются результатами эволюции: реакциями младенца и тем, как его мозг адаптируется, чтобы обеспечить малышу выживание, врожденной потребностью в материнской любви, устойчивым эффектом негативного опыта и способом хранения в мозге соответствующих воспоминаний. Но как насчет ненадежной привязанности? Разве не было бы эволюционным преимуществом, если бы каждый человек формировал надежную привязанность и контролировал свои эмоции, обладал способностью к саморегуляции и умел поддерживать связи с другими людьми? Как объяснить тот факт, что 40−50 % из нас имеют ненадежный тип привязанности?
Этим парадоксальным вопросом задалась группа психологов под руководством Тцачи Айн-Дор и Марио Микулинчера: дает ли тревожный или избегающий тип ненадежной привязанности какие-либо эволюционные преимущества, если уж личный выигрыш явно отсутствует? Исследование показало, что люди с тревожным типом привязанности чаще формируют неудачные отношения, испытывают больший стресс, хуже справляются с эмоциями, имеют низкую самооценку и страдают физически и психологически. Они подвержены депрессии и нарушениям пищевого поведения. Избегающие личности имеют проблемы с тесными узами, не срабатываются с другими людьми, с трудом поддерживают контакты, плохо переносят стресс и более пессимистичны, чем люди с надежной привязанностью.
Почему же ненадежная привязанность не исчезла в процессе эволюции? Исследователи выдвинули и в серии лабораторных экспериментов подтвердили гипотезу, согласно которой лица с ненадежной привязанностью вносили ценный вклад в коллективное, племенное существование древних людей. Скажем, начинается страшная буря или лесной пожар. Как поведет себя человек с надежной привязанностью? Он сохранит спокойствие, будет черпать уверенность в близости соплеменников, искать у них руководства и в итоге опоздает с необходимыми действиями. Реакция «бей или беги» – один из врожденных механизмов выживания в минуту опасности – может быть заблокирована ощущением стабильности и принадлежности к группе. Это не грозит индивиду с тревожным типом привязанности, всегда сверхнастороженному и, согласно исследованию, способному в случае угрозы сыграть в племени роль сигнальщика – древнего Пола Ревира[2]. Пока соплеменники обнимаются и поют веселые песни, тревожная личность кричит: «Гроза! Наводнение! Пожар! Близится ужасное бедствие, мы все погибнем, бежим!» – и певуны с надежной привязанностью кидаются следом. Точно так же избегающий индивид, уклоняющийся от тесных уз и заботящийся только о себе, сосредоточен на возможной опасности и поиске наилучшего способа избежать ее, вследствие чего его умение быстро ориентироваться в ситуации – «Что делать?», «Куда бежать?», «Сюда или туда?» – служит общему благу и помогает спастись всем. Ура, мы обосновали необходимость ненадежной привязанности!
В отличие от теории привязанности, подтверждающейся огромным массивом исследований, это только гипотеза, но я привожу ее, потому что в рассказывающей о ней журнальной статье, которую можно было бы назвать «Как найти что-то хорошее в откровенно плохом», присутствует черный юмор. По правде говоря, настоящее название этой статьи столь же пессимистично, поскольку подчеркивает, что ненадежная привязанность является механизмом приспособления к недолжному исполнению родительских обязанностей, при котором потребности ребенка остаются неудовлетворенными, – «Парадокс привязанности: почему многие из нас (имеющие ненадежную привязанность) лишены адаптационных преимуществ?» Обратите внимание, что под «нами» ученые подразумевают и себя.
Это то, с чего начинается вторая стадия открытия собственной личности, которую я называю осмыслением, – непростое принятие того, что ваши потребности не удовлетворялись в младенчестве, в детстве и в дальнейшем тем самым человеком, который должен был заботиться о вас. Тем самым, по которому вы, возможно, тоскуете до сих пор. Вы не поймете свое сегодняшнее поведение – то, как вы реагируете на людей, относитесь к социальным связям и предполагаемым угрозам, видите саму себя, ставите цели, переживаете неудачи и успехи, управляете эмоциями, – пока не осознаете, как выработали свои приспособительные механизмы и, главное, какие именно. Мало того, что в каждой семье своя ситуация, каждая дочь привносит в нее нечто особое, свойственное только ей. И снова мы начнем с самых общих наблюдений.
Начнем с самого начала
Некоторые нелюбимые дочери осознают поведение матерей относительно рано – в поздние подростковые или ранние взрослые годы, но с большинством, по крайней мере по их собственным словам, этого не происходит. Даже если дочь понимает, как поняла я, что ей не досталось любви и внимания, она считает это локальной проблемой, а не комплексной, влияющей на нее во множестве отношений. Женщины, которых озарение настигло позже – это возможно в любой момент, после 20 или 30 лет, в 40, 50 и далее, – чувствовали, что несчастны или не удовлетворены, но не представляли почему. К пониманию проблемы подталкивает, например, череда неудачных отношений, в которых с ними обращаются так же, как когда-то к ним относилась мать, или подсказка со стороны.
Правда заключается в том, что никто из нас не способен, по крайней мере поначалу, увидеть проблему иначе как в самых общих очертаниях. Без практического знания психологии скрытая рана так и останется незаметной для невооруженного глаза.
Мы испытываем недостаток любви, но страдает вся наша жизнь
Независимо от нашей реакции – отрицания, протеста или признания – и в детстве, и впоследствии мы острее всего чувствуем отсутствие материнской любви. Это может вызывать гнев, растерянность, отчаяние, уныние и (или) решимость каким-то образом добиться ее, но именно на этом мы сосредоточены. Мы чувствуем отсутствие поддержки, если она нас игнорирует; мы страдаем, если она настроена воинственно, тогда как нам нужна только любовь; мы готовы подлаживаться, если она эгоцентрична или склонна к контролю, лишь бы получить то, в чем нуждаемся.
Однако отдаленные последствия не крутятся вокруг любви и ее отсутствия. Мы так думаем, поэтому некоторые из нас не оставляют попыток заинтересовать своих матерей, ведь мы верим, что это все исправит. Мы ошибаемся, поскольку не рассматриваем истинные последствия. Они связаны с тем, чему мы не научились в младенчестве и детстве и что усвоили вместо этого. Именно в этом заключается реальный психологический ущерб, настоящее препятствие.
Понимание эмоциональных последствий нечуткости матери
В первой главе мы познакомились с экспериментом «Каменное лицо», в котором младенцы и годовалые дети совершенно падали духом при виде отстраненности матери – сначала отчаивались, а потом, раньше или позже, в зависимости от способности успокаиваться, отворачивались, чтобы не видеть угнетающего их отказа матери взаимодействовать. Следует учитывать, что это были малыши, привыкшие к материнской чуткости. Что же можно сказать о младенцах, не встречающих понимания большую часть времени или всегда либо не уверенных в нем? Это возвращает нас к результатам эксперимента «Незнакомая ситуация» и сути теории привязанности.
Пожалуй, лучшее высказывание – и самое выразительное – принадлежит авторам «Общей теории любви». Я часто цитирую его, потому что не смогла бы сказать лучше. Пожалуйста, поразмыслите над ним: «Отсутствие сопереживающей матери ничто для рептилии и сокрушительный удар для сложного и хрупкого лимбического мозга млекопитающего». Это верно для обезьян, верно и для нас. Мы появляемся на свет предрасположенными к эмоциональным связям, но нуждаемся во взаимодействии – в отзывчивом родителе, – чтобы эта способность пробудилась и нормально развивалась.
Нечуткость матери влияет на нас на разных уровнях. Самые очевидные последствия – формирующиеся у нас в мозге ментальные модели того, как функционируют взаимоотношения и как мы себя в них ощущаем. Эти представления – усвоенные нами, но неосознаваемые, выработанные мозгом с целью обеспечения выживания индивида – являются одним из самых долгосрочных эффектов материнской нелюбви, но не единственным. С ними трудно справиться не только потому, что они не осознаются (что уже достаточно плохо), но и поскольку мозг хранит их как схемы действия по умолчанию. Даже если вы осознали их в ходе психотерапии или самостоятельно – «я боюсь эмоциональных запросов и связей; они вызывают у меня тревогу и запускают эмоциональные триггеры; я знаю, что паникую, когда меня отвергают», – в стрессовой ситуации вы, скорее всего, автоматически «включите» привычную схему.
Первый гигантский шаг на этапе осмысления – это признание своих «настроек по умолчанию», реализующихся при стрессе и мешающих вам жить так, как хочется. Вы должны понять, что детский опыт заставляет вас впадать в панику, когда чье-то поведение воспринимается вами как проявление нелюбви, и полностью осознать, что должны проверять, имеют ли ваши ощущения реальную почву в настоящем или являются эхом прошлого опыта, того, как обращалась с вами мать. Напротив, если кто-то приближается к вам на некомфортно близкую дистанцию или возлагает на вас эмоциональные ожидания, вы активно отталкиваете этого человека и замыкаетесь в себе, хотя в действительности хотите жить по-другому. Прежде всего нужно обнаружить подобные пересечения прошлого и настоящего.