Американцы думали не слишком долго. Они хорошенько помолились (очень верующая семья) и решили познакомиться с сестрами.
Старшую звали Люда, ей в тот момент было тринадцать лет, а второй, Насте, ― одиннадцать. Из семьи их забрали одновременно, когда Люде было около семи, а младшему брату не исполнилось и года. Забрали потому, что мать окончательно спилась и детей едва не уморила голодом. И еще потому, что…
…Пить мамаша начала давно, но старшие девчонки родились здоровыми, а вот младший, от последнего сожителя, ― совсем плохонький и слабый. О детях, как могла, заботилась бабушка. Людка рано научилась шарить по карманам взрослых в поисках денег и, когда удавалось найти хоть что-то, бежала в магазин и покупала еду. Потом они с бабушкой готовили на старой плитке какой-никакой обед для всей семьи. Правда, иногда гости обнаруживали пропажу денег, и тогда бывало плохо…
В тот раз Люда и взяла-то самую малость ― двадцать рублей, только молока купить хватило, а новый мамин приятель, не найдя своих денег, стал сильно бить детей. Бабушка закричала, стала хватать его за руки… Тогда пьяный мужик закрыл дверь их ветхого дома и стал избивать бабушку. Он бил ее почти весь день, а к вечеру, когда она уже и не пыталась от него уползти, добил топором по голове...
Детей почему-то поместили в разные детдома. Люда, хоть ей и было семь лет, сразу стала просить взрослых найти младшую сестру, и Настю перевели к ней. А вот Валерку из виду потеряла.
Билл и Мэри решили взять всех троих. Правда, велели переводчику еще и еще раз спросить Люду, Настю и Валеру: хотят ли они стать их детьми и уехать в Америку? Валерка молчал и улыбался, а девочки советовались с подружками. Те советовали ехать (чего тут думать?), только взяли слово, что будут писать письма о своей новой жизни.
«А курить здесь мне пришлось бросить ― нельзя и все тут! Посылаю вам свои здешние фотки, вы меня и не узнаете ― так я тут потолстела. А слева ― это Валерка, он совсем от рук отбился, меня не слушает, все: мама да мама…»
История двадцатая. Звезда гарема
Старушка с сомнением посмотрела на железный борт мусорного контейнера ― высоко, пожалуй, не добросить... С тех пор как в углу двора установили новый мусоросборник, у пожилой женщины появилась в жизни еще одна бытовая проблема: ей было трудно забросить свой пакет в глубину контейнера, а оставить мусор рядом, прямо на асфальте, не позволяла многолетняя неискоренимая чистоплотность. Старушка вздохнула, собрала все свои утренние силы, совершила бросок. И почти сразу услышала слабый писк. Она замерла на месте, прислушалась: писк не смолкал. Встала на цыпочки, даже взялась за грязный край контейнера, чтобы подтянуться повыше, ― нет, не заглянуть, росточком не вышла.
― Бабуля, что это ты тут высматриваешь?
От соседнего подъезда быстро шел высокий, плечистый мужчина, зять приятельницы. Судя по одежде, он уже отправлялся на работу, мусор жена ему всучила, чтобы выбросил по дороге.
― Виктор, там кто-то пищит…
― Кошка, наверное, сейчас посмотрим. ― Мужчина заглянул в контейнер, прислушался, лицо его вдруг стало напряженным, он бросил свой пакет прямо под ноги и стал быстро раскидывать руками мусор.
― Твою мать… ― Виктор вытащил какой-то сверток. Еще не веря себе, развернул грязную тряпку и увидел синеватое сморщенное личико младенца. Старуха охнула, попятилась, закрестилась.
― Да что же это делается?..
«Скорая помощь» и милиция по пустым еще утренним улицам приехали довольно быстро. Ребенка забрали в больницу, а тех, кто его нашел, еще долго расспрашивали, заполняли какие-то бумаги, записывали паспортные данные. Из подъездов выходили соседи, увидев милицию, спрашивали, в чем дело, узнав, ужасались, и почти все уверенно указывали рукой на желтое ободранное здание, боком выходившее во двор, на общежитие. Оно существовало давно, вначале там жили иногородние учащиеся какого-то техникума, потом ― ПТУ, в последние годы юридическая принадлежность здания была неясной, а состав жильцов заметно изменился: здесь в основном обитали трудящиеся соседнего рынка ― продавцы, уборщики, строители.
Работу и место в общежитии терять было никак нельзя. Даже если бы были деньги на обратный билет, возвращаться в родной Таджикистан она не хотела, ничего хорошего ее там не ожидало, разве что мучительный сбор хлопка почти что задаром. К своим двадцати годам она научилась терпеть и приспосабливаться к поворотам своей немилосердной жизни. Здесь, в Москве, ей приходилось выполнять самую грязную работу и жить в землянке, в поле на краю города. Совсем плохо стало, когда какой-то ушлый журналист отыскал их подземный поселок, показал по телевизору и сюда нагрянула милиция. Нет, менты, конечно, знали об этом поле, но от них привычно откупались. А тут... Тогда удалось сбежать и не попасть в каталажку, опять начались поиски угла для жизни, каким-то чудом прижилась в этом общежитии. Помимо торговли на рынке, она согласилась убирать лестницы подъезда, мести тротуар перед ним...
Свою беременность она прозевала. Так закрутилась, так уставала, что спохватилась, когда было уже слишком поздно. Женщина, обычно выручавшая в подобной ситуации, в помощи отказала. Живот даже на последнем сроке был не слишком заметен. Да и кому до этого есть дело? Главное, чтобы работала.
Роды начались ночью. Стараясь не стонать, она, по стенке, выползла в коридор. В туалет не пошла ― мало ли кто выйдет туда ночью, ― дотащилась до конца коридора, к запасному выходу. Вернее, сам выход был заколочен, в закутке перед ним громоздилась сломанная мебель, бутылки, мусор. Именно там она недавно припрятала два старых полотенца и кухонный нож. Она родила на грязном полу, молча. Когда ребенок уже вышел из нее, подумала, что, если он заплачет, придется его задушить. Ребенок не плакал, только кряхтел тихонько. Ножом разрезав пуповину, она завернула младенца в тряпки и запихнула в пакет, валявшийся тут же. Сил хватило дойти до мусорного контейнера в соседнем дворе, забросить туда свою ношу, вернуться, затереть кровь возле запасного входа... Рано утром она уже раскладывала товар на прилавке. То, что у нее родилась девочка, она узнала только после задержания, в милиции.
После больницы девочка попала в один из московских домов ребенка. На маленькой табличке в изголовье кроватки врачи написали фамилию матери, имя она дать ребенку не захотела, придумали сами. Фатима.