Раньше я думал, что пережил самое страшное в жизни. Думал, что хуже того дерьма, что я прошел быть не может. Нет. Вот сейчас я действительно горел в аду. Каждая пройденная секунда этого дня была испытанием.

Македон погиб. Мой сын у этого выблюдка. У меня не осталось людей. Не осталось того, кто сможет помочь. Мне не жалко собственной жизни – она них*я не стоит. Ради Паши и моих девочек я все отдам. Но Калугин не отпустит их живыми. Ни сына, ни дочку, ни жену.

Еся ничего не говорит мне, что именно произошло там, на дороге. А мне крышу рвет от неизвестности. От того что в бошку лезут мысли одна омерзительней другой.

Она приехала домой через три часа после отъезда. На ней была куртка. Ее лицо было в синяках, а глаза заплаканы. Она задыхалась пока рассказывала мне, что Пашу похитили, а Македона застрелили.

Вот он – тот момент, который я мог бы назвать самым страшным в своей жизни. Примысли о том, что эта мразь покусилась на моих родных, вены скручивает. Внутри все горит и ничего не сможет потушить этот пожар, пока мразь ходит по этой земле.

У меня не было времени. Нужно было соображать быстро. И я не видел другого выхода, кроме одного…

Собрался. Постучал к ней, прошел в спальню. Она сидела на кровати. В точно такой же позе, как я оставил ее несколько часов назад. Мне было больно видеть ее такой.

– Ты как?

Еся не ответила. Даже не посмотрела на меня. Чувствую себя последней мразью. Слабаком, позволившим произойти подобному.

– Синица, скажи мне, что там произошло?

Она уперлась в меня резким взглядом.

– Ничего. Кроме того, что убили Македона и похитили Пашу.

Я подсел ближе. Обнял ее, притянув к себе. Я гладил ее волосы, а внутри загибался от адской боли. Я был в агонии. И она не отпустит меня пока я все не исправлю.

– Ты просил, чтобы я полюбила тебя. Я сделала это. Я стала женой бандита, – она отстранилась от меня. В ее взгляде не было и намека на любовь. Сейчас она ненавидела меня.

– Я привыкла к оружию дома, к вечным страхам. Привыкла не спрашивать, когда приходилось вдруг срываться с места и отсиживаться на даче с детьми по несколько недель. Привыкла ждать тебя и бояться. Жив или нет? Я все это терпела и считала нормой. Но ты обещал мне защитить сына. Ты обещал, что нас никто не тронет, Грех, – ее глаза полны слез. Ее боль – моя вина. И мне теперь жить с этим. А еще с тем, что мой сын у них в руках. Я самолично отправил Пашу к этим ублюдкам. Не подумал, не предусмотрел, что их может поджидать засада. Я действовал, руководствуясь страхами. Я так боялся за их безопасность, что натворил еще худших бед.

Опустился на пол, сел перед ней на колени, обнял ее ноги. Она не хотела смотреть на меня и это п*здец как больно.

– Я спасу его, слышишь? – погладил ее тоненькую кисть и сжал ладонь. Пусть не смотрит, главное, чтобы услышала и поняла. – Чего бы мне это не стоило, он будет в порядке.

Молчит.

Подтянулся, поцеловал ее в висок. Обнял.

Она даже не шелохнулась.