– Меган, не отлыниваешь ли ты от дела? – Теперь он даже не пытается скрывать смех.

– Уф, ладно. – Я снова протягиваю руку, зная, что окончательно утеряла возможность перевоплотиться сегодня в Джульетту.

Оуэн демонстративно прокашливается и берет мою руку.

– След грешного руки прикосновенья дозволь устам ты набожным моим изгладить поцелуем умиленья. – Он склоняется, губы его приближаются к моей руке, и вот он сейчас меня поцелует…

– Извиняюсь, но Ромео просто клоун. Поцелуй умиленья – надо же! – выпаливаю я по причине, неясной мне самой, а Оуэн моргает и выпрямляется. И мне хочется себя отпинать. «Это просто поцелуй руки. Это ничего не значит». Но я не могу объяснить, почему из-за этого нервничаю так, как давно не нервничала.

– Мне кажется, Шекспир заслуживает немного уважения по поэтической части, – говорит он, и в его легкой улыбке ни тени нервозности.

У меня мелькает мысль попросить его начать эту сцену заново, чтобы получить второй шанс на этот поцелуй. Но я этого не делаю. И снова хочу себя саму отпинать, когда продолжаю со следующей строчки:

– К руке вы слишком строги, пилигрим! – Я проговариваю остальные реплики, стараясь опереться на неуемный сарказм, который так легко овладевал мной на каждой репетиции. Но в этот раз не выходит, и я знаю причину. Дело в том, что я не хочу отвергать притязания Оуэна, даже если они всего лишь по сценарию.

Что меня как раз и нервирует. Если так пойдет дальше, то я и не стану его отвергать. Но я должна. Потому что в отсутствие Уилла, на которого можно отвлечься в случае сомнений, сейчас я вынуждена столкнуться лицом к лицу с тем, как сильно я желаю быть с Оуэном.

Настолько, что я понимаю, как меня сломает конец наших отношений, который неизбежен.

Не успеваю я подготовиться, как мы уже на строчке, где Оуэну полагается меня целовать. И в этот раз не в руку.

– Так и останься ж без движенья, – произносит он грудным голосом. Он говорит не в той манере, что Тайлер, но его речь не звучит напряженной или неуверенной, вопреки моим ожиданиям. Он звучит как Ромео, и я чувствую себя ближе, чем когда-либо, к образу Джульетты. Кажется, я могу просто закрыть глаза и отдаться течению.

Но я не закрываю глаза. Я смотрю на Оуэна. Хоть я знаю рациональной своей частью, что он точно не станет меня целовать только потому, что так написано в сценарии, но… Похоже, он все-таки склоняется ко мне.

– Хоть у Ромео и ужасные фразочки для знакомства с девушками, но надо отдать ему должное за то, что он сразу переходит к делу, – вдруг ляпаю я, ставя точку в ситуации с возможностью поцелуя. Я отхожу на другую сторону комнаты, не имея сценического обоснования для такого расстояния. Мы проговариваем строки, предшествующие их второму поцелую, с противоположных углов комнаты. Когда наступает момент поцелуя, я жду, что Оуэн встретится со мной глазами или что его голос дрогнет, ну хоть чего-то. Но ничего не происходит.

– Да вы большой искусник целоваться! – говорю я и выдыхаю с облегчением, ведь это последняя строчка, и я только хочу, чтобы поскорее закончилась эта бессмысленная, дурно написанная, совершенно не романтичная сцена.

– Что это значит – что Ромео хорошо целуется или плохо? – спрашивает Оуэн, явно не осознавая, что нам стоит перейти к другой сцене.

– Плохо, точно плохо, – говорю я. Он медленно идет к комоду и облокачивается на него, частично сокращая дистанцию между нами. – Джульетта имеет в виду, что его поцелуй – будто заученный, скучный, – сообщаю я ему.

Может, дело в его улыбке, а может, в том, как он любит эту пьесу – как он запомнил ее целиком и хочет разобрать ее по строчкам и понять, как они работают. Но я и сама невольно облокачиваюсь на комод, успокаиваясь.

Меня сломает, если я потеряю Оуэна потом. Это я понимаю. Но меня сломает и то, если никогда не побуду с ним.

– Тогда ладно, – говорит он задиристо. – Скажи мне, Меган, эксперт по поцелуям, что Джульетта бы посоветовала Ромео делать иначе?