Около двадцати лет назад, когда Джон Фостер Фрейзер[313] посетил Харбин, это уже был важный, растущий железнодорожный узел, «как магнит, притягивающий русских искателей приключений».
В то время, когда Гиббс находился в Харбине[314], город был центром российского монархического движения в Маньчжурии. Он оставался таковым в течение следующего десятилетия после Октябрьской революции 1917 года. Гиббсу необычайно понравился город и его жители.
После того как Британская верховная миссия завершила свою работу в Сибири, Гиббс некоторое время служил секретарем в британском посольстве в сверкающем всеми красками Пекине. Затем сэр Чарльз Элиот, посол в Токио, который в 1919 году привлек его к работе в Екатеринбурге, позаботился о его будущем. На тот момент Гиббс не хотел возвращаться в Британию, но чем он мог заняться? Сэр Чарльз Элиот разрешил его сомнения, предложив ему должность в Китайской морской таможне (ее глава был англичанином) — ведомстве, являвшемся одним из основных источников дохода правительства Китая. Должность таможенника подразумевала углубленное изучение китайского языка, что не входило в круг интересов Гиббса. Тем не менее благодаря знанию русского языка, которое Гиббс приобрел в России, его кандидатура получила специальное рассмотрение, за чем сэр Элиот проследил лично. В итоге, он был назначен в Маньчжурию «рядовым таможенным служащим» содействовать непростому процессу товарообмена между китайцами и враждующими красными и белыми.
Так Гиббс обосновался в Харбине. Вначале ему поручили составление отчета о торговле в Маньчжурии за последние десять лет и общей обстановке. Позже он посетил несколько сторожевых застав, в частности, отдаленный город Манчжоули, расположенный на пересечении границ России, Монголии и Китая — место пересадки с Транссибирской линии на Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД). В тактическом отношении это была ключевая станция. Там происходили постоянные трения между советским консульством и белыми русскими, нанятыми таможней, совершались нелегальные валютные операции, кроме того, через этот пункт провозилось огромное количество контрабанды. Здесь Гиббс был беспристрастным посредником. Хотя он служил при императорском дворе, он умудрялся сохранять хорошие отношения с советским консулом в Манчжоули[315], бывшим каторжником, который ходил так, будто все еще носил цепи на ногах, и ожесточенно сопротивлялся, когда таможенники досматривали его багаж.
Дважды Гиббс побывал в Манчжоули и сумел многое сделать для русских беженцев со стороны белых. В его жизни также был период, когда он в течение шести месяцев сидел на интенсивной голодной диете. Тогда Гиббс находился в порту[316] на реке Сунгари[317], действующем только летом: с наступлением зимы река замерзала, и навигация прекращалась. В то время китайцы считали, что с русскими очень затруднительно иметь дело, и Гиббсу приходилось проявлять исключительную дипломатичность. Для него это время оказалось счастливым. Харбин был густо населен русскими, также встречались англичане, прибывшие в город по делам службы, и благодаря этому Гиббс смог вести общественную жизнь, в которой он так нуждался.
Именно в Харбине в 1922 году Гиббс повстречал пятнадцатилетнего русского мальчика, который впоследствии станет его приемным сыном и возьмет его фамилию. Георгий Павельев родился в Москве. Его отец был инженером-строителем, работавшим по договору на Дальнем Востоке, и в 1914 году мальчик вместе с семьей отправился в Никольск-Уссурийск близ Владивостока. Там он проучился девять месяцев. Затем у его родителей появились дела в Шанхае, и они взяли Георгия с собой. По прибытии мальчика отдали в католическую школу-пансион св. Франциска Ксавье. После революции Георгий и его родители потеряли связь друг с другом, однако в 1925 году он получил от них известие, как оказалось, в последний раз. Окончить школу ему удалось только благодаря необычайному случаю. По выходным он ходил около судов в порту и разговаривал с офицерами и матросами. Так он вышел к российскому судну, нагруженному сельдью, которое получило распоряжение оставаться в порту, поскольку не была уплачена необходимая пошлина. Моряки, ведавшие на судне хозяйственной частью, спросили смышленого тринадцатилетнего мальчика, говорившего по-русски и по-китайски, не мог бы он помочь им продать сельдь на китайском рыбном рынке. Он помог, получил две тысячи долларов комиссии и смог внести плату за обучение, благодаря чему остался в школе св. Ксавье до 1922 года, а затем отправился в Харбин. Работая в одном из так называемых магазинов подержанных вещей, куда беженцы несли свои ценности, он встретил Гиббса, который помог ему найти работу в американской компании, торгующей мехом.
В то время Гиббсу нездоровилось. Но он был строен и выглядел безупречно в костюмах, белых или цвета хаки, шитых по английской моде, которые, казалось, в этой части света никто до него не носил. Жители Харбина знали и уважали его как бывшего учителя Царевича. Несмотря на то что Гиббс как официальное лицо не имел права действовать в чьих-либо интересах, он был готов помогать русским белоэмигрантам. Из-за своего благородства он впоследствии оказался в неприятной ситуации. Гиббс одолжил денег арендатору Харбинского театра, приходившемуся родственником погибшему повару Императорской Семьи. По истечении срока давности и в связи с полной неразберихой в долговых обязательствах никто не знал, кому действительно принадлежит театр. Было маловероятно, что Гиббсу вернут долг. От адвоката Георгий Павельев узнал, что положение может спасти только захват здания. После того как Гиббс проконсультировался у своего старшего брата Уильяма Артура, бывшего управляющего индийским банком, удалившегося от дел в Корнуолл, по методам захвата и снаряжению, Георгий поднял отряд морских бойскаутов. Отряд из двенадцати человек с помощью китайского плотника построил шхуну из китайской джонки. В духе приключенческого романа Георгий с двумя афганскими друзьями штурмом взяли театр, захватив здание и кассу, с триумфом подняли над зданием английский флаг, таким образом избавив Гиббса от проблем. В дальнейшем Георгий совмещал работу в компании, торгующей мехом, с работой в театре на должности управляющего. В итоге, Гиббс вернул свои деньги.
Когда англичанам, служившим в Харбине, пришло время уезжать, Гиббс решил, что Георгий может ехать с ним. Почему бы не попробовать подготовиться к поступлению в Кембридж? Но Георгий, не слишком интересовавшийся учебой, предпочел быть фермером, и Гиббс устроил так, чтобы он поехал в Австралию, где у Гиббса были родственники. По пути домой, уже добравшись до столицы Филиппин Манилы, Гиббс серьезно заболел. Узнав об этом, Георгий немедленно поспешил к нему. Они остановились в городе Багио[318] в горах Лусона, и Георгий ухаживал за Гиббсом в течение трех месяцев, затем сопроводил его в Англию, а сам вернулся в Мельбурн.
Еще живя в Харбине, Гиббс поддерживал связь с друзьями — Пьером Жильяром и Александрой Теглевой (г-жа Жильяр), обосновавшимися в Швейцарии. Ниже приведено несколько писем того периода:
«12 марта 1928
Дорогой Жильяр,
По дороге из Китая я заболел, это произошло не вдруг, а постепенно — так, как расшатывается старая мебель. Доктор из Филиппин отправил меня [неразборчиво], где я пребывал в течение двух месяцев без видимых улучшений. Наконец, я вновь отправился в дорогу с целью доехать до Египта, но чувствовал себя так скверно, что вынужден был отказаться от этой идеи, и приехал прямо в Гейдельберг, чтобы встретить профессора Креля (Krehl). Я проезжал так близко от Вас, не имея возможности Вас увидеть. Профессор положил меня на несколько дней в госпиталь для обследования, он дал мне [неразборчиво] чтобы приехать в Бад-Мергентхайм, и я надеюсь, что теперь я в надежных руках и на пути к выздоровлению.
Как идут дела у Вас? Надеюсь, что мадам в добром здравии, в Вашем последнем письме Вы сообщили мне тревожные сведения. Я очень сожалею, что обстоятельства не позволили нам встретиться. [неразборчиво] Отсюда мне неудобно возвращаться в Гейдельберг для еще одного обследования. [неразборчиво] Надеюсь, что у меня будет несколько дней, когда я буду более-менее свободен… я чувствую себя как в клетке. Следующие два-три месяца будут непростыми, и я думаю провести их в Англии, нанести несколько визитов, а затем вернуться в Европу, чтобы иметь удовольствие увидеть Вас. Тем не менее мне было бы приятно получить от Вас новости и узнать о лучшем времени для Вашего посещения.
Тысяча добрых пожеланий. Пишу карандашом, но я еще в постели.
«Лозанна, 20 марта 1928.
Мой дорогой Гиббс,
Ваше письмо было для нас очень приятным сюрпризом после долгого молчания.
Конечно, нас очень взволновало известие о том, что Вы больны, но в то же время для нас было утешением узнать, что Вы в Европе, а не в этой дыре Маньчжурии! Я ответил бы Вам раньше, если бы не был так ужасно занят экзаменами. У меня нет ни одной свободной минуты для себя с 15 января, и я чрезвычайно устал. К счастью, через неделю у меня начнутся каникулы.
Я очень надеюсь, что Ваше здоровье быстро восстановится. Как Вы думаете, Вы еще долго пробудете в госпитале? Мы будем очень рады Вас принять, к сожалению, это возможно только в период каникул, когда оба наших квартиранта будут отсутствовать. Каникулы кончатся 15 апреля. Как Вам кажется, позволит ли Вам здоровье приехать в Лозанну до этой даты? Вам обязательно нужно приехать к нам до Вашей поездки в Англию, иначе мы больше не увидимся. Воспользуйтесь этой возможностью, Вы ведь сейчас совсем недалеко от нас. Было бы так радостно встретиться втроем!
Объявление о Вашем возвращении произвело большую сенсацию в здешней русской общине, несколько человек хотели Вас видеть. К тому же, нужно, чтобы Вы помогли нам бороться с авантюристкой Чайковской, которая выдает себя за Анастасию Николаевну. Вам известно, что Чайковская уехала в Америку после того, как Великий Князь Андрей Владимирович, порядочная, надо сказать, свинья, признал в ней Анастасию, хотя ему едва ли вообще доводилось встречаться с настоящей Великой Княжной. До приезда в Шербург она провела 48 часов в Париже, где находились Великий Князь Александр [Михайлович], Ирина Александровна и Мария Павловна [младшая] и толпа родственников. Им ничего не сказали, чтобы они не смогли ее увидеть и высказать свое мнение. Это самая нелепая история, которую я когда-либо слышал, и я не знаю, какую грязную роль играет в ней Великий Князь Андрей. Бедная Великая Княгиня Ольга совершенно больна из-за всего этого, так же как и Императрица-мать, поскольку их смешали с грязью, обвиняя в том, что они оставили родственницу в нищете.