— Хоть расстреляйте?

— Да, полковник умер, и я обязан выполнить его последнюю волю. Я ему подчинялся. Вас я не знаю.

— Томаш, Хусаин, пошли! — обратился я к своим друзьям.

Во дворе нас встретил Гришка и крикнул на бегу:

— Немцы!

Мы выскочили на дорогу. В конце улицы виднелись машины. Мы бросились в противоположную сторону, обогнули двор и скрылись в кукурузном поле.

Минуты через две у хаты, которую мы покинули, послышалась стрельба из автомата.

Ночь застала нас на краю кукурузного поля. Снова шел дождь, в выселках продолжали реветь моторы, мимо нас по дороге в соседнее село шло множество машин. В болото возвращаться, естественно, не было никакого желания, а переходить дорогу, за которой открывался «оперативный» простор, мы не решались. Мы не успели использовать свое пребывание в деревне. Все, что удалось получить нам, это табак и коробок спичек, которые Томаш добыл у спутника капитана.

Снова мы голодны, в карманах — ни крошки. Гложем сырые кукурузные початки, осторожно закуриваем. Утомлены и измучены до предела. Одежда промокла, стало очень холодно. Хусаин свернулся клубком, его сильно знобило. Сперва он молчал, потом вдруг заскулил, как щенок, потерявший мать. Под конец он разразился воплем.

— Хусаин, что с тобой?

— Стреляй меня, пожалуйста, прошу, стреляй меня! — взмолился Хусаин. — Убей меня, все равно я пропал.

Я прикоснулся к голове Хусаина: она пылала.

— Час от часу не легче, — сказал Томаш. — Что будем делать?

Я не ответил. Мне нечего было отвечать.

Через некоторое время Хусаин успокоился, задремал, хотя продолжал дрожать и бредить.

— Давай, Томаш, подробно обсудим наше положение, — предложил я.

— Решай ты, Василий Андреевич. Как решишь, так и будет, — ответил Томаш.

— Нужно выходить из окружения, — сказал я. — Двигаться нужно решительно и быстро, фронт может стабилизоваться, и тогда нам будет труднее.

Томаш согласился со мной. Но как быть с Хусаином?

— Сегодня, да пожалуй, и завтра Хусаин итти не сможет, — сказал Томаш.