Сообщение по радио подействовало на меня сильнее, чем назначенные физиотерапевтические процедуры. Вот где паши! И дивизия, и полк! Решение созрело тут же: вырваться из госпиталя как можно скорее. Пока «адрес» дивизии есть. А то уйдут опять в рейд по тылам — поди их найди.

Первый разговор с палатным врачом ничего не дал: «Рано-рано! Вечно вы, молодежь, спешите. Успеете еще свинца нахвататься».

Поделился я своими заветными мыслями с дежурившей медсестрой, симпатичной круглолицей сибирячкой Шурочкой Рябых.

— И нечего спешить, нечего. Прав врач. Вон рука правая еще не работает, левшой скоро станете.

— Да пойми, Шурочка! Надо. Очень надо. Ведь ты знаешь, это не каприз и не бахвальство. Уйдут наши опять в прорыв, по тылам — как их найдешь, как к ним проберешься?

— Ну меня-то что уговаривать…

— А что, если вот просто взять и уехать?

— Как это — уехать? А документы, а обмундирование? В пижаме, что ли, собрались на фронт бежать?

— Так что же делать, Шурочка, а?

— Знаешь что, лейтенант, поговори по душам с нашим политруком.

Утром я нашел политрука Рувимскую. Она не стала отговаривать, поняла мое состояние. Больше того, выступила моим ходатаем перед главврачом. Мне удалось получить согласие на проезд через Москву с задержкой в столице на двое суток. Чуть ли не два с половиной года я не был дома, двадцать месяцев из которых — военные. Что и говорить, несмотря на ранение, я был счастлив.

Через сутки я уже шел по знакомой тропинке от станции Тайнинка к своему дому.

— Сыночек… — только и смогли произнести вместе отец и мать. И расспросы, расспросы, расспросы.

— А твое письмо из госпиталя мы получили, — вдруг сказала мама, — Но почему почерк чужой? Вот мы и думали бог знает что.

Пришлось признаться, что еще правая рука не очень работоспособна, левой писать не научился, вот и попросил товарища по палате написать под диктовку.

В комендатуре, оформив документы, я узнал, что на улице Горького в магазине «Табак» по справке о ранении можно получить три пачки папирос. Папиросы! Я и ку-рить-то их не пробовал. На фронте махорка да табачок-самосад.

Попадались нам в деревнях деды-умельцы, такой табак делали — ни с каким фабричным не сравнишь. Из чего его делали, мудрено догадаться. Только затянешься, горло так перехватит, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.