Книги

Нахимов

22
18
20
22
24
26
28
30

На следующий день появился приказ за подписью контр-адмирала Нахимова:

«Рассмотревши донесения командиров корвета “Пилад” и брига “Паламед” о действии их гребных судов против двух турецких контрабандных судов, нахожу, что главное упущено из виду, а именно, нанёсши значительный вред орудиями гребных судов контрабандистам, должно было броситься на абордаж и взять их. Конечно, потеря офицеров и людей могла быть значительнее, но честь и слава остались бы неукоризненны»223.

Выходит, Нахимов не берёг людей? — Ещё как берёг. У него редкий год бывали больные; профилактика цинги, качество питания, состояние амуниции всегда были под его особым контролем. Если же на каком-либо корабле появлялись цинготные, он следил, чтобы их вовремя помещали в береговой госпиталь, а командира корабля и судового врача сурово наказывал. Сохранились десятки приказов Нахимова, в которых командирам предписывается обязательная закупка лимонного сока, чая, сахара, горькой настойки, сбитня как противоцинготных средств для команды. Офицеры обязаны были не только проверять до начала компании состояние корабля и вооружения, но доносить Нахимову, «есть ли рабочее платье и сколько белья у каждого человека именно: рубах, брюк, простынь, наволочек и прочего и достаточно ли обуви». Забота о здоровье людей вовсе не исключает решительности — в бою Нахимов предпочитал атаковать, если позволяли силы и средства.

Потому 85-я статья, запрещающая командиру корабля без разрешения адмирала гнаться за бегущим неприятелем после окончания сражения, вызвала у Нахимова усмешку: «Если в конце сражения какой-либо корабль может гнаться за бегущим неприятелем...» Достаточно вспомнить состояние «Азова» в конце Наваринского сражения — без единого целого паруса, мачт и якорей, — и ирония Нахимова станет понятна.

То ли авторы устава не знали досконально корабельной службы, то ли очень старались внести нововведения, но перечень обязанностей старшего офицера в уставе также не нашёл одобрения Нахимова. Старший офицер вовсе не должен следить за ведением вахтенного журнала, указал он, — это обязанность вахтенного начальника; за исправностью счислений и астрономических наблюдений, необходимых для определения места корабля на карте, отвечает командир. Когда же в 42-й статье авторы решили обязать старшего офицера быть постоянно наверху, чтобы наблюдать, как корабль делает повороты, Нахимов не преминул высказаться: «Старший офицер имеет на корабле слишком много занятий, и я не нахожу необходимым ставить ему в обязанность быть непременно наверху при работах, исполняемых одною вахтою; не слишком выгодное заключение сделаешь о лейтенанте, которому нельзя дозволить поворотить. Конечно, на вахте офицера молодого, неопытного старший офицер присмотрит за производством самого незначительного манёвра». Даже гардемаринам во время учебных плаваний доверяли — разумеется, под контролем офицеров — делать повороты судна, не говоря уже о мичманах, которые ходили в кругосветку или стояли вахту на кораблях Лазарева.

С молодыми и неопытными всё понятно; а как быть с опытными, но нерадивыми? Этих Нахимов наказывал без колебаний. «Выйдя нынешний день в 4 часа пополудни наверх, в то самое время, когда фрегат поворачивал оверштаг, — написал он в приказе от 3 июня 1846 года, — увидел лейтенанта Макухина разговаривающим с мичманом Коскулем и не обращающим никакого внимания на свои обязанности; при отдаче грот-марса буленя грот-марса брас с подветра не был отдан, отчего сломилась грот-марса-рея». Итог — строгий выговор, указание в акте, что рея сломана «от незнания своего дела лейтенанта Макухина», и взыскание с провинившегося ущерба в пользу казны. Наказание явно пошло обоим на пользу — лейтенант Николай Макухин в Синопском сражении показал себя мужественным офицером, командуя орудиями на корабле «Париж», и был представлен Нахимовым к повышению. Мичман Фёдор Коскуль завершил службу в чине генерал-майора.

Мелочная опека и ненужная регламентация в проекте нового устава явно вызывали неудовольствие Нахимова. «Вахтенный начальник доводит до сведения старшего офицера о приходе и отходе всякого гребного судна», — предложили написать в уставе. Конечно, это справедливо, если речь идёт о баркасах, полубаркасах и капитанском катере; но неужели, резонно замечает Нахимов, «он должен спрашивать дозволения послать шлюпку с буфетчиком на берег... и потом докладывать при возвращении её?». Он предлагает своё видение обязанностей вахтенного начальника: «Не лишне прибавить, что вахтенный начальник наблюдает за шлюпками не только у борта, но, если куда посланы, то хорошо ли гребут, отдают ли установленную почесть при встрече с начальником. Если под парусами, то хорошо ли управляются, сообразны ли с силою ветра».

Он счёл лишним положение, что после боя старший офицер должен сделать чертёж повреждений судна: «Едва ли после сражения достанет у старшего офицера времени составлять чертежи повреждениям, да и к чему это делать». А вот действительно важной, по мнению Нахимова, обязанности старшего офицера в уставе места не нашлось: «Полагаю, нелишним будет прибавить к обязанностям старшего офицера о влиянии его в кают-компании, об отвращении им неуместных разговоров, о надзоре его за порядком, благочинием и опрятностию кают-компании».

Нахимов провёл в кругосветке три года, прекрасно знал, каково это — изо дня в день видеть одних и тех же людей, когда достаточно незначительного повода, чтобы вспыхнула ссора. Поэтому положение проекта устава о приглашении командиром к столу офицеров «по своему избранию» он отверг: «Командир, имея отдельной от кают-компании стол, приглашает к оному гг. офицеров по очереди, а не по избранию, — от оказываемого предпочтения могут произойти между офицерами несогласия, в особенности в отдельных продолжительных плаваниях».

Во всех замечаниях и предложениях Нахимова виден взгляд человека умного, опытного, знающего корабль и морскую службу до тонкостей. Нет ни одной пустой фразы — все по делу. Знаток кораблестроения, он видел, к чему приводили поставки сырого леса, и предложил добавить в статью о крюйт-камере: «Не лишнее прибавить, чтобы крюйт-камеры и проходы непременно устраивались из сухого лесу и что, если заведётся сырость после окончания постройки или тимберовки (капитального ремонта. — Н. П.) в крюйт-камерах, то отвечал бы за это кораблестроитель. Жаровнями и вентиляторами хорошо высушивать сырость или мокроту, случайно попавшие; но если сырость заключается в самих переборках, то высушить их весьма трудно, и на это потребуется много времени».

Нахимов считал необходимым внести дополнения в главу об обязанностях артиллерийского офицера. Во время погрузки орудий на корабль прицелы, по его мнению, нужно проверять дважды — «на берегу и потом уже на корабле». В перечень обязанностей артиллерийского офицера он предложил включить проверку крепления орудий: «При большом волнении он обязан чаще осматривать их, и которые окажутся дурно или слабо закреплёнными, тотчас же докладывает на вахте и в то же время старается исправить это».

А вот его суждения о распределении обязанностей между офицерами. Устав предлагал стоять офицерам: старшему — на баке, второму — на юте, третьему — на шканцах. «На шканцах всегда больше дела, чем на юте, и потому там место второму офицеру по старшинству, а на юте — третьему», — возражал Нахимов. Он советовал не ограничивать обязанности вахтенного офицера наблюдением за часовыми на баке, но вменить ему в обязанность самому время от времени смотреть вперёд: «У расторопного офицера найдётся времени на то и на другое». Больше самостоятельности и ответственности офицеров — такова главная установка Нахимова касательно распределения обязанностей на корабле.

Со времени приказа Сенявина о препровождении лейтенанта Нахимова на гауптвахту прошло немало лет; теперь контр-адмирал Нахимов отлично знал жизнь нижних чинов, чтобы составить своё мнение. Бесполезно передавать унтер-офицеру список команды — «немногие трюмные и палубные унтер-офицеры умеют у нас читать». Предложение выдавать на гребные суда тулупы счёл нелепым — «в них весьма неловко гресть и работать», тогда как зипуны в сырую и холодную погоду «весьма полезны и удобны, и потому нельзя не пожалеть, что они не положены в числе одежды, определяемой для матрос[ов] штатом». Он даже, как будто усмехнувшись, напомнил, что стирать бельё в пятницу для команды неудобно — «потому что в этот день положено варить горох». И добавил в главу «О сбережении здоровья команды» положение о необходимости как можно чаще поставлять к столу зелень, в особенности свежую, потому что она «способствует... весьма много к поддержанию здоровья людей».

Особенность морского ремесла такова, что успех всецело зависит от слаженности и быстроты действий экипажа, точности выполнения команд. В правке устава Нахимов показал себя не занудой и педантом, как может показаться кому-то, но опытным офицером и знатоком морской жизни.

Глава седьмая

ВОСТОЧНАЯ ВОЙНА. СИНОП

«Там пахнет морской нацией»

В дневнике Пушкина есть запись за 1833 год: «30 ноября. Вчера бал у Бутурлина (Жомини). Любопытный разговор с Блайем: зачем у вас флот в Балтийском море? Для безопасности Петербурга? Но он защищён Кронштадтом. Игрушка! — Долго ли вам распространяться? (Мы смотрели карту постепенного распространения России, составленную Бутурлиным.) Ваше место Азия, там совершите вы достойный подвиг цивилизации... etc.». Граф Д. П. Бутурлин по прозвищу Жомини написал «Военную историю походов россиян в XVIII столетии» в четырёх томах, к которой прилагалась карта России. Вот её-то поэт и рассматривал с Джоном Блайем, английским поверенным в делах.

Беседа произошла после того, как Россия и Турция заключили договор в Ункяр-Искелеси под Стамбулом и российские военные корабли получили исключительное право прохода через проливы Босфор и Дарданеллы. Предоставлялось оно России в благодарность за поддержку Турции в войне с её египетским вассалом. По условиям договора Россия могла даже требовать закрыть проливы для кораблей других стран. Неудивительно, что договор вызвал раздражение у самой могущественной морской державы мира, и его пересмотр под давлением Британии в 1841 году фактически лишил Россию достигнутых преимуществ.

Конечно, Пушкину было хорошо известно стремление многих европейских политиков видеть Россию без морей и желательно в границах Московии XVI века. «Распространение» Российской империи вызывало опасение и злобу, о чём свидетельствует и «любопытный разговор», который поэт вёл не с частным лицом, а с британским дипломатом посольства. Интересно, что ответил бы английский поверенный, если бы поэт задал встречный вопрос: как далеко будет распространяться по миру Британская империя?