Организация десантов давала морякам опыт взаимодействия с сухопутными войсками в бою, крейсерство позволяло отрабатывать навыки управления кораблями, часто в неблагоприятных погодных условиях, которыми славится Чёрное море осенью и зимой. Кроме того, целью крейсерства было пресечение контрабандной торговли иностранных судов — в основном турецких и английских — с горцами.

Гарнизоны фортов жили тяжело и не только не могли оказать помощь экипажам крейсирующих кораблей, но сами нуждались в поддержке. О крейсерстве у берегов Кавказа оставил воспоминания адмирал И. А. Шестаков²⁰³, с отцом которого много лет дружил Лазарев, именно он посоветовал другу А. А. Шестакову отправить своих «сахарьев»-сыновей на Чёрное море, потому что там «самая лихая служба для молодого офицера».

«Нас, — вспоминал Шестаков свою «лихую службу», — посылали на шесть или семь месяцев и разделяли на две смены между негостеприимным морем и портами, в которых свирепствовала злая лихорадка, влачилась самая унылая, безотрадная жизнь. О пароходных сообщениях с плодородными новороссийскими губерниями тогда ещё не думали; консервы только что начинали пробивать свой животворный путь к обречённым на скудную пищу... Даже за офицерским столом освежались чайками, катранами (рыба породы акул) и считали за истинный пир, когда подавалось тугое мясо буйволов. Прогулки никакой, и единственное развлечение матросов состояло в кратковременном съезде в импровизированные на зачумлённом берегу парусиновые бани.

При таких физических и нравственных лишениях только крепкие духом могли выносить тяготевшую над ними судьбу. Вымирали целые команды, например, на фрегате “Архипелаг”, где меня посылали с вахты ночью не наблюдать за бодрствованием часовых у фонарей, соответственно принятому порядку, а отбирать мёртвых от умиравших в рядах несчастных, устилавших палубу...»

Ситуация изменилась с приходом на Чёрное море Лазарева. Он сформировал несколько отрядов кораблей, за каждым закрепил определённый район побережья: за первым отрядом — от Анапы до Гагр, за вторым — от Гагр до Редут-Кале (в 17 верстах к северу от Поти). Каждый район делился между крейсерами на отдельные участки. Командирам крейсеров было строго предписано «сколько можно избегать якорной стоянки без особенной в том надобности» и выполнять крейсирование вдоль побережья «без малейшего послабления».

Была разработана система сигналов пушечными выстрелами и шлюпочными флагами. Крейсера спрашивали форты: «Благополучно ли укрепление?», «Можно ли пристать к берегу на шлюпке?» — или сообщали: «Иду с депешами», «Снимаюсь с якоря, прислать депеши». Форты отвечали: «Все благополучно» или «Имею больных», «Недостаток в провизии», «Нахожусь в опасности от неприятеля»²⁰⁴.

Заметно улучшились при Лазареве и условия службы на крейсирующих кораблях. Он всегда обращал пристальное внимание на тёплую одежду, средства от цинги — лимонный сок и сбитень; офицеры стали получать усиленное питание и двойное жалованье за участие в боевых действиях. Отряды несли службу по полгода, затем их сменяли. Таким образом, все экипажи получали и навыки, и возможность отдохнуть на берегу. Как писал И. Шестаков, «стало стыдно возвращаться в Севастополь с недочётом в людях, и командира, допускавшего развитие болезни, кроме начальственных исследований, от которых ему не здоровил ось, окончательно хоронили архонты Графской пристани».

Нахимову, который так и не оправился от болезни, мучившей его до конца дней, нелегко было нести службу в сложных климатических условиях. Но собственное недомогание не закрыло ему глаза на нужды других, он неизменно оставался внимательным к сослуживцам. Однажды, когда Нахимов уже командовал морским отрядом и его фрегат «Кагул» подошёл к форту Головинский, офицеры, съехав на берег, увидели, что в местном лазарете лежит больной лейтенант Стройников с корвета «Пилад», которого по приказу командира свезли на берег и оставили там без денег, сменного белья и еды. Узнав об этом, Нахимов приказал своему адъютанту немедленно отправить больному чай, сахар, лимоны, провизию и 100 рублей. Когда он встретил в море «Пилад», то пригласил командира для переговоров:

— Скажите, как могли вы бросить больного офицера, не снабдив его всем необходимым?

— Было сильное волнение на море, — оправдывался тот, — я торопился уйти.

— Стыдно. Было бы простительно поступить так мне, человеку одинокому, у которого сердце должно быть черствее. А вы человек семейный, и у вас есть сыновья. Что, если бы с одним из них было так поступлено? Прощайте! Я ничего больше сказать не имею.

Вскоре Нахимов приказал перевезти больного в госпиталь Севастополя.

То, что у него совсем не чёрствое сердце, было известно всем офицерам и матросам 41-го флотского экипажа. А. Б. Асланбеков, много лет служивший под началом Нахимова, вспоминал: «Внимание его к своим ближайшим подчинённым... было неисчерпаемо. Он следил за ними не только в Севастополе, но и у Кавказского берега, и за границей; они могли обращаться к нему, как к родному отцу... Во всём Черноморском флоте не было ни одного матроса, который бы не знал, если не лично, то понаслышке, и не любил, хотя бы заочно, капитана “Силистрии”, Павла Степановича Нахимова. Никто не умел так понимать их нужды, так говорить с ними, и потому они были слепо ему преданы».

Была в кавказских походах и «доля поэзии», как с иронией говорили моряки о борьбе с контрабандистами. «Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати вёрст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольным биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув вёслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из неё вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида» — так описал Лермонтов в «Тамани» «романтику» жизни контрабандистов.

Поймать их было нелегко и скорее представлялось делом случая, удачи, нежели запланированным результатом. Лазарев предложил использовать азовских казаков, которые имели богатый морской опыт и в предприимчивости не уступали контрабандистам. Специально для фортов построили по одному-два мальтийских баркаса с фальконетами[44] и каронадами на носу, которые переходили между укреплениями и могли высаживать десант на берег. Все эти меры вкупе с крейсерством давали хороший результат.

Нахимов на «Силистрии» крейсировал каждый год, его команда дважды решительно пресекала действия контрабандистов. В октябре 1840-го с берега между Анапой и Новороссийском заметили огромный бриг контрабандистов. Начальник Черноморской береговой линии выделил отряд из 280 человек Тенгинского пехотного полка и 80 человек Черноморского линейного батальона, придали им гаубицу — горный единорог. Десант посадили на пароход «Могучий», на буксир взяли лодки и выделенный Нахимовым с «Силистрии» полубаркас. Едва контрабандисты увидели приближающийся к ним десант, как подняли тревогу и начали стрелять. Чтобы сберечь людей и выиграть время, командиру парохода было приказано сжечь бриг. В донесении императору военный министр граф А. И. Чернышев сообщил, что командир парохода «исполнил это в одно мгновение». Решительные действия помогли избежать потерь в составе десанта и дали контрабандистам хорошую острастку. Всем офицерам, участвовавшим в операции, — среди них первым назван Нахимов — было объявлено «монаршее благоволение».

Вторая операция проходила в июле 1844 года. Лейтенант с «Силистрии» записал эту историю со слов очевидца, через два дня после «дела», как говорили тогда о боевых столкновениях. Посланцы от Шамиля, предводителя восставших Чечни и Дагестана, прибыли к форту Головинский и стали подстрекать местных горцев к его захвату. Агитация удалась: те поклялись уничтожить гарнизон, набрали отряд в семь тысяч человек, дождались новолуния и окружили форт. Комендант через разведчиков уже знал о готовящемся нападении, но сомневался, что горцы способны пойти на приступ. Однако и артиллеристы, и пехота были приведены в боевую готовность.

«Ночь нападения была тёмная с ветром, — писал И. Сущов. — С рассветом свистнуло несколько винтовочных пуль, — и столько же часовых легло на валу. Потом верный залп с одной стороны положил на месте до половины артиллеристов, вслед за тем меткий беглый огонь с другого фаса согнал остальных с вала и расстроил резерв... В одно мгновение засевшие черкесы с визгом вбежали на вал, приняли в шашки незначительный резерв, скоро его рассеяли и, довольные успехом, бросились на грабёж в цейхаус (цейхгауз, кладовая для хранения оружия и амуниции. — Н. П.), магазины и церковь. А другие толпы поднимались на вал».