В бытность свою завотделом ЦК он познал это прекрасное чувство вседозволенности, когда не надо платить по счетам, не пересчитывать рубли в кармане, проезжать всегда и везде, не ощущать уз с быдлом, снующим по тротуарам с удрученными физиями в поисках хлеба днем и зрелищ вечером. У Олега Яновича и кошелька-то не было; как-то во Франции он с удивлением разглядывал родную двадцатикопеечную монету: даже зарплатой целиком распоряжалась супруга, а сам он был небожителем. Все эти раздражающие глупости о каких-то яровых, о выщелачивании почв, дождях и засухе не вовремя касались многочисленного штата помощников, которым еще карабкаться и карабкаться до его высоты. Их дело телячье, его — пастушье.

Один из немногих в горбачевском окружении он осознал свою причастность к вершителям судеб, а не к мышиной возне вокруг хлеба насущного. Кто хочет, тот найдет и хлеб и масло на хлеб, его заботы круче — дать этот хлеб или не дать. Его дело — думать за остальных.

И все же сейчас, вблизи величественных вершин Альп, в добровольной, если так выразиться, эмиграции думалось намного чище и просторнее, чем в оставленной тесной России, в частоколе березовых стволов на госдаче. Он и сам был пленником системы, которой служил, и мучился, вынашивая мысли. Ленин умно оценил прелести швейцарских свобод, предпочитая рассуждать о России не в России.

С открытой террасы замка, его нынешнего жилища, открывался упоительный вид на горные вершины, творение Божьих рук, чашечка кофе перед ним со струйкой ароматного тепла, маленький такой дымок вулканчика, и сам здесь с мыслями повелителя.

Когда партия уходила в подполье, он уже не был тем восторженным комсомольцем, каким начинал карьеру.

Спору нет, восторг был наигранным, сценой районного масштаба, и годился только для этой игры. Едва он переступил порог обкома, в нем и следа не осталось от цепочки: именно так положено по сценарию. Свою девственность он разменял на партбилет и в обкомовских коридорах он мог позволить себе маску в лучшем случае содержательницы притона для дорогих клиентов. Политика — проституция, идеология — маруха (так в тексте) проституток. Многие коллеги разницы не учли и припозднились сменить древнейшую профессию, а до чего же трудно обслуживать строптивых клиентов в старости. Они там, а он здесь, из Швейцарии поучает Зюгановых и строевых. Мойте дряблые задницы, господа давалки, ваше желание стать ахалтекинцами все вышло, пора и честь знать, осталось невостребованным из-за элементарного незнания географии духа, ибо ахалтекинцев разводят в других условиях, а ахалкасские ишаки годны именно для русского бездорожья.

Вперёд, лопоухие!

Олег Янович не случайно увязывал скакунов, ишаков и Россию. Конечно, куда как возвышенно размышлять в близости от белых пиков, но с утра его посетил горец из России с сообщением о подготовленной операции или акции, Боге ней, неповиновения. Олег Янович дал «добро» и теперь выстраивал ходы своего доклада перед остальными олигархами зарубежного руководства партии и страны.

Прежде всего эмиссар ретивого генерала посетил инкогнито Японию, и, судя по всему, не зря. Аудиенцию имел не как придурковатый Сирожа у экс-премьера, а у властительного Хисао Тамуры и был обласкан им. Красноярский губернатор обставил политических воробьишек из еврейских местечек, любителей поклевать житного за счет мытного. Если дня генерала закрыли окно в Европу, он прорубил дверь в Азию. Березово для этого Александра не состоялось. Березовский зря старался. Это опасно и для руководства здесь — и для партии там.

Во-вторых, набивший оскомину генерал Судских, несмотря на несносный характер красноярского губернатора, нашел с ним язык, а ставка делалась именно на разницу духовного потенциала. Такое сближение совсем опасно. Разгром уникального УСИ, посулы националам и даже насильственный захват Судских ничего не дали. Деньги вбиты немалые, а шляпки гвоздей торчат.

В-третьих, не менее дорогостоящая подкормка церкви осталась бесполезной. Упрямый клир не поддержал кампании торжественного захоронения останков последнего царя, не вдохновил верующих, и отвлекающий маневр пошел прахом.

В-четвертых, еврейское окружение самозванца Бориски и свои тупые стяжатели распоясались настолько, что встревожилась царица и палочка-выручалочка еврейского вопроса вот-вот выпадет из рук дирижера, тогда в урочный час не сыграть симфонии Длинных ножей. Пробка выскочит раньше, джинн из бутылки выйдет слабым, а бить бутылками по головам на глазах остального мира — это старый Хэллоуин и новый холокост.

Выводы? Завтра он предложит план обуздания ситуации. С японцами можно решить вопрос прежним способом: клятвенно пообещать им Курильские острова взамен невмешательства во внутреннюю российскую политику и разобраться наконец с Судских. В Думу избрать, киллеровать, но убрать. Церкви пригрозить всенародным посрамлением за подпольную коммерцию, чтобы несносный клир не испортил планов на двухтысячный год. Массовое заселение хлебных местечек евреями временно прекратить и подготовить грандиозный скандал с участием «рыжей команды». Итак, ему есть что сказать товарищам по партии. Олег Янович нажал пипку звонка вызова перед собой. На террасе появился… Кто же это появился в прилично сшитом костюме, каких сам он не нашивал, будучи в таком звании? Лакей не лакей, охранник не охранник, из бывших гэбистов — появился перед ним гибрид, урод рода человеческого, порожденный коммунистической системой. А ведь он опасен, как опасен любой мутант…

— Послушай, любезный, — обратился к нему Олег Янович. — Поезжай в «Рюль» и привези человека к пяти часам. Возьми синий «вольно». Ровно в пять я спущусь вниз. Вели подготовить белый «мерседес». Проводив гостя, я поеду к массажисту. Ясно?

— Так точно, Олег Янович.

Он очень любил автомобили, водил их с упоением, но строго в урочные часы, по отмеченным трассам, как на верховой прогулке. В любом другом случае он за руль не садился и не одобрял Брежнева, кому был обязан своей карьерой. Можно владеть конюшней скакунов, но до ишака не опускаться. Для этою есть такие — проводил он взглядом уходящий гибрид лакея с полковником.

Еще он подумал, что пора дать гибриду замену и отправить в Россию. Виктору Воливачу нужны люди, которые мало говорят и с намека понимают, с кем говорить нечего.

До трех часов Олег Янович, как обычно, лупил мячи на теннисном корте, до четырех сыграл три положенных сета не то с Капельниковым, не то с Кафельниковым, но с мастером, потом принимал ванну и без одной минуты пять спустился вниз.

Из предусмотрительно распахнутой дверцы «мерседеса» выглядывала учтивая физиономия связного из России. Олег Янович неторопливо разместился на противоположном сиденье, поднял стеклянную перегородку между салоном и водителем, после чего повернул голову к связному и поздоровался с ним.

Не каждому доверялось общаться с этим скрытным человеком.