— Марга, ты несправедлива.
— Можно мне узнать, зачем ты ездил в Софию?
Нягол немного подумал и рассказал об утренней беседе и об ужине с Весо. Маргарита слушала, застыв в неудобном положении, халат распахнулся, открыв соблазнительно белевшие голые ноги.
— Баста! — крикнула она, не меняя неестественной позы. — Баста, Нягол, комедия окончена! Годами мы изображали влюбленных, духовно близких друзей, возвышенные души и бог знает что еще… — он всхлипнула. — Боже, до чего же наивной я была!
Нягол виновато слушал.
— Я о нем думаю, волнуюсь, как школьница, жду каждой встречи, каждого взгляда… а он играет в чувства, лжет, у меня на глазах морочит голову собственной племяннице… Ты невозможный человек! — крикнула она. — Ты весь — только поза, игра ума и ни капли чувства! И все это знают, все до последнего твоего читателя, один ты не знаешь!
Она попыталась сесть поудобнее, но кресло, качнувшись, перевернулось. Маргарита упала, больно подвернув ногу. Плечи ее содрогались, Нягол бросился было ей помочь, но она остановила его:
— Не прикасайся ко мне! Не смей!
И упала ничком.
Нягол растерянно отошел, повторяя про себя ее слова, обидные, но точно бьющие в цель. В самом деле, все между ними началось с игры, необдуманной легкомысленной игры зрелых людей с укоренившимися привычками, разными интересами и уж совсем разным образом жизни. Что может связывать писателя и знаменитую актрису, которая постоянно в разъездах? У которых при этом солидная разница в годах? На первый взгляд много, а с точки зрения ежедневного бытия — слишком мало. Если присовокупить к этому противоположные характеры, несовместимые знакомства и привязанности, а самое главное — годы одинокой жизни, наложившей свой отпечаток на мелочи быта, то можно себе представить, какой зыбкой была почва под ногами у них, все еще влюбленных друг в друга.
Все это они знали с самого начала, когда она стала с ним флиртовать, охотилась на него словно Диана, а потом увлеклась и даже как будто одержала победу. Но медовый месяц быстро прошел, настали будни, суровые квесторы наших душ. А теперь начались эти унизительные сцены и выход, пожалуй, только один…
— Марга, — сорвалось с его уст, — ты, наверное, по-своему права. Но и я для себя прав и, честно говоря, не чувствую за собой вины.
Маргарита приподнялась на локте, зрачки ее глаз по-кошачьи расширились. Сейчас начнется, подумал Нягол, решившийся идти до конца.
— Нельзя так. жить, Марга, это бессмысленно. Каждая ссора лишь отдаляет нас друг от друга и ожесточает — зачем?
Маргарита не вытерпела долго в неудобной позе и прилегла. Нягол продолжил:
— Ты меня обвиняешь во всех смертных грехах — будем считать, что я в них повинен, только твои нелепые подозрения насчет Елицы принять не могу. Зато я тебя не обвиняю, хотя мог бы напомнить, с чего все у нас началось: ты ведь не станешь отрицать, что я тебе ничего не обещал, что мы были друзьями, а не супругами, и нам есть что вспомнить?.. Не смотри на меня так, знаешь ведь, что гипноз на меня не действует. И учти: не пытайся проглотить меня целиком, мы только оба взорвемся.
— Это и все, что ты хотел мне сказать? — спросила она после некоторой паузы.
— Пока — да.
Маргарита глубоко вздохнула, будто готовясь к самой длинной арии.
— А теперь послушай… С самого начала я чувствовала, что делаю не то, что становлюсь просительницей, а не Дианой, как ты изволил иронически заметить, что за благородной осанкой, за известным именем скрывается эгоист, волк-одиночка, легко меняющий жертвы… Я ошиблась, Нягол, ошиблась чисто по-женски, приняла этого волка за одинокого благородного льва… И что ж? Я отдала тебе все без притворства, и верила, что так же поступишь и ты. Не сбылось. Оказалось, что твоя теплота идет не дальше подкожного слоя, извини за сравнение, страсти у тебя картинные, а покровительство — бутафорское… — Маргарита грациозно подняла руку, подержала в воздухе и так же грациозно опустила себе на колени. — Да, бутафорское, оно хорошо мне знакомо. Сколько раз я задавалась вопросом — что ты за человек? Что в тебе такого, что тебя считают страшно чутким и благородным? Как часто ласкали мое самолюбие зависть других женщин, желчные замечания незадачливых ухажеров. Вот, говорила я себе, как несправедлив может быть обойденный вниманием человек и как превратно может быть понят человек настоящий. Какое-то шестое чувство говорило мне, что ко мне и моему пению ты относишься свысока, но я приписывала это чисто внешним причинам, твоей углубленности в самого себя, нехватке знаний, и в глубине души верила, что это не так, что ты ценишь и меня, и то, чего я добилась ценой такого труда и стольких лишений. Ты слушаешь?