Следующее утро началось с визита похмельного Эрика. Он даже к отцу не зашел, а попер сразу в мою комнату, спросив только:

«Баба с дитем дома? А то мне с тобой по-мужски поговорить надо! Хочу все же отца отселить к себе поближе. Толян, конечно, нажрался и лапти откинул, а эта пара молодая не захотела. Женщина думала, что ей удастся тебя отселить, а как увидела, что ты с женой и девчонкой, дочкой то есть, поняла, что им не светит. И отвалила. Но я все равно буду варианты искать. Что скажешь? Ты бы тоже поискал подходящих тебе…»

Я кивнул:

«Я об этом думал. Но получил предложение, которое и тебя заинтересует. Ведь комнату в коммуналке, где будет Эрнест Яковлевич, и твою однокомнатную ты сможешь только на двушку обменять. А две однокомнатных запросто на трешку поменяешь. Что лучше?»

«А где я вторую однокомнатную достану? Какие-то ты, Вова, сказки рассказываешь! Или пургу несешь».

«Послушай, – возразил я, – у меня информация: власти дают отдельные квартиры безвинно репрессированным. Эрнест живет один – и в коммуналке, значит, может претендовать на однокомнатную квартиру. Сделать это надо быстро. Через месяц срок постановления об этой льготе кончается!»

«Чего же ты раньше молчал, гад?!»

«Слушай, давай не будем попусту скандалить, не нарывайся!.. Сам должен был знать. И не смей на меня голос повышать!»

Его черные волосы нависали над его небольшим, но выпуклым лбом, как козырек кепки. И глаза немаленькие, но с каким-то узким разрезом, какой-то линией, словно проходящей посередине зрачка, глаза, которыми он уставился на меня, напомнили мне глаза гадюки. Бандитские глаза, глаза человека, который может запросто зарезать. Хотя алкогольная тяжесть немного снимала злость и остроту взгляда. Подумав минуты две, он начал говорить, довольно тяжело, словно что-то ему мешало:

«Вот что, Вова, не очень я верю нашей власти, ты веришь, дело твое. Может, у тебя и получится. Но не тяни, б…., а то обижусь и рассержусь. Даю тебе месяц сроку, отец плох, боюсь, дольше не протянет. А то я с тобой буду короткий разговор иметь!»

«Не пыли, – ответил я в его тональности. – Больше месяца ни у меня, ни у тебя нет. Постановление действует только до конца декабря. Я постараюсь, насколько могу, все документы собрать, но какие-то придется тебе доставать, ты же сын, и фамилия у тебя такая же».

«Нет, ты взялся, ты и делай. А я, если очень надо будет, подключусь».

Он смял зубами папиросу и закурил, сказал покровительственно:

«Давай действуй. Надо ведь еще прописку получить. Ладно, продлим срок. Даю тогда два месяца. Но уже с ордером чтоб».

«Хорошо. Сегодня 10 декабря. 10 февраля получишь ордер. Но ты хоть доверенность для меня у отца возьми, что имею право выписки из его бумаг просить».

«Сам и проси у отца. Он тебе не откажет. А я домой поеду, обмою все это дело».

«Нет уж!» – я взял его за предплечье и повел к Эрнесту Яковлевичу. На мое удивление никаких мышц под пиджаком Эрика, который с виду был бык, буйвол, я не обнаружил, да и упирался он вяло. Мы вошли в комнату к его отцу, тот полусидел на диване, откинувшись на спинку дивана, надев очень сильные очки, рядом лежала маленькая стопка газет, а в руках он держал книгу рассказов Сигизмунда Кржижановского, тогда еще почти неизвестного. Как он нашел его, что в нем увидел, в этом польском, писавшем на русском, Кафке или Борхесе? Я откуда-то (из семейных рассказов) знал, что он был сценаристом двух гениальных, отчасти сюрных, комедийных фильмов – «Праздник святого Йоргена» и «Новый Гулливер». Фильмы я смотрел в детстве и помнил их долго, до сих пор помню. К тому моменту, как я увидел Кржижановского в руках Эрнеста, я уже знал про писателя и философа, не печатавшегося при жизни и умершего в 1950 году, а где могила, так и неизвестно до сих пор. Возможно, писателя этого дали Эрнесту инженеры с военного завода, где он работал как слесарь и токарь, был классный мастер. А в советское время инженеры были главными интеллигентами и читателями полузапретных книг. Эрнеста, видимо, считали своим, все же бывший зэк, слесарь-мастер экстра класса. Увидев сына, который вошел в комнату первым, Эрнест Яковлевич сурово спросил:

«Чего надо?» – но, увидев меня, улыбнулся мне навстречу. Ко мне он хорошо относился: «Видишь, пытаюсь читать. Все тренировать надо, и глаза тоже. Это твоя Клариночка сказала. А тут интересно, письма про Москву, рассказы такие. Он пишет, что у Москвы, как у живого существа, есть нечто, что втягивает в себя человека».

«Слушай, отец. Оставь ты эту литературу, и так голова пухнет. У нас тут вопрос: ты мог бы написать для соседа доверенность на получение справок с твоих старых работ, до того, как ты попал в лагерь и на свой последний завод? Эту справку заверим без проблем. Вова заверит. Вова узнал, что ты имеешь право на отдельную однокомнатную квартиру как репрессированный. Но только надо собрать все справки о том, что ты в Москве жил до войны, надо все успеть в этом году».

Похожий на Крючкова, игравшего в старости простых советских рабочих, Эрнест Яковлевич пожевал губами и сказал: «Напишу, а ты заверь в домоуправлении». Сел к столу, вырвал листок из блокнота и написал несколько строк. Протянул мне: «Сходишь?»