— Мышка…

А она посмотрела на него и сказала:

— Ты дурак, Питер. Какой же ты дурак.

И заплакала.

И он схватил ее лицо и принялся целовать ее в глаза, в лоб, в щеки, в любое место, в какое попадали его губы. Ему так много нужно было ей сказать, но говорил он почему-то только:

— Прости меня, мышка! Пожалуйста, прости меня!..

А она все плакала, и их слезы смешивались на ее лице, которое она прятала в его чертовски крутом и дорогом поло, одном из четырех, которые он заказал за бешеные деньги, потому что посчитал, что они впечатлят ее, а ее впечатлило что-то другое, правда, он так и не понял что.

И пока она плакала он все целовал ее, собирая губами ее слезы, а когда она наконец успокоилась, то выяснилось, что у нее заложен нос, и она издавала им очень смешной звук, который ей самой смешным не казался, и он старательно демонстрировал ей, что ему все равно, что там у нее с носом, и вообще дал себе слово молчать и молчал, пока она не попросила позвать Рози.

Прекрасно. Они меня подставили.

Питер еще раз погладил жену по скуле и, тщательно контролируя текст и интонацию, сказал:

— А ее нет, милая. Их никого нет. Они ушли.

Его жена очень неэлегантно шмыгнула носом и поинтересовалась:

— Куда?

— Да черт их знает! Они все ушли.

Кристина приподнялась на диване:

— В каком смысле… ушли?

Он пожал плечами:

— В прямом. И записку оставили.

Он вытащил из кармана джинсов смятый листок и протянул ей. Прочитав, она поинтересовалась:

— И что мы будем делать?