Ли пихает Ротена в ребра.
– А твое призвание – играть в ужастиках без грима! – возмущенно парирует он.
– Не, я буду поступать на физмат…
Макс снова становится беспечным и веселым, встает, сдувает челку со лба и громко произносит:
– Так, достали! Философы хреновы. Врачи… Физики… а я вот хочу покататься на «Феррари»! Хоть один раз в жизни покататься на гребаном «Феррари»!
Мы не расходимся до темноты: спорим, прикалываемся и смеемся как больные.
…Эти летние сумерки наполнены тенями чудес, сказок и детских снов. А еще – гулом уходящих вдаль поездов, шорохом трав, запахом цветов и гари… надеждами, мечтами и верой.
Рядом со мной новые, но настоящие друзья.
Рядом со мной тот, кто дал мне все это.
Дома я мечусь в своей кровати, заворачиваю в узлы одеяло, терзаю подушку. Приказываю себе держать глаза закрытыми, и постоянный контроль над прикрытыми веками сводит меня с ума. Мне снится большой дом, сводчатые окна в пустой гостиной, больничные палаты, лестницы, крюки, растерзанные тела…
До тех пор пока кто-то теплый не ложится со мной рядом.
Глава 22
Не уходи.
Как только уходит солнце, небо становится бледным, а день – холодным и мрачным. Как только уходит лето, осенние ветра выдувают из жилищ остатки тепла. Как только твое сердце перестает биться под моим ухом, замедляется и мой пульс.
Все дни мы носимся с различными поручениями, и отпечатки наших кедов навечно остаются в городской пыли. На этой неделе мы собирали за городом клубнику, и мои руки покрылись солнечными ожогами, но я не жаловалась – только еще яростнее стремилась к новым свершениям. И они не заставили себя долго ждать: одинокая женщина три вечера плакалась нам, всем четверым, рассказывая о своих проблемах, – счет пополнился на тридцать тысяч. Ли и его сумасшедшая фанатка изображали пару перед ее подругами – десять тысяч. Ротен починил чей-то ноутбук – пять тысяч. Еще он взялся за ремонт и моего телефона, но честно предупредил, что замененные детали будут китайскими.
Все это время сердце растерянно сжимается от едва заметной, очевидной только для меня перемены: Макс превратился в странно тихого, задумчиво отстраненного холодного человека. Эти изменения в нем откровенно пугают. Каждую ночь мы засыпаем вместе, но каждое утро он быстро разжимает объятия и уходит.
В течение дня, случайно соприкасаясь локтями, расходясь в узких дверных проемах, сталкиваясь под столом коленками, мы отскакиваем друг от друга, как пугливые птицы. Не желаю, чтобы он понял, насколько это ранит глупую девочку Герду. А ранит ее это чертовски больно.
В затяжных марафонах по городу, с рюкзаком наперевес, я бегу вслед за братом и с упорством маньяка клею и клею листовки с криком о помощи. Клею их поверх сорванных. Снова и снова.
С утра стеной льет дождь, капли шарахают по стеклам и карнизу, с шипением присоединяются к ручьям на асфальте и уплывают через ливневки и подземные коммуникации в далекие дали, чтобы снова стать морем.
Хрустальная, давно состарившаяся люстра в полумраке загадочно подмигивает стекляшками с потолка. В гулкой комнате только он и стены защищают от дождя, создают иллюзию защиты от всего мира.