— Ты Нину не обижай, это я тебе говорю! Нина — она не такая как все. Она у нас натура утонченная. Ну, например, не выносит всяких там грубостей, хамства, мат. А сцены насилия в фильмах прямо органически не переваривает. Ты думаешь, почему она в библиотеке работает? Окончила историко-филологический. Папа мог бы ее устроить и в редакцию, и на телестудию, и в какую-нибудь престижную фирму. Так нет же, выбрала библиотеку. А все почему? Да потому, что ей нравится жить в книжном, придуманном мире. Ведь там — герои, хорошие манеры. А реальная жизнь ее пугает. Грубости, грязь. Вот она и отгородилась от этой жизни.
— Не слушай ее, Ярослав, — прервала Нина речь сестры. — Вовсе я не отгораживаюсь от жизни. Просто, может быть, не умею жить. Ну, нет у меня практического ума, так что ж делать. А у тебя, Катя, ум есть?
— Ума у меня может и нет, — ответила Катя, — но зато я умею общаться.
— И я умею, когда захочу.
— Вот именно: когда захочешь! А хочешь ты очень редко. Не желаешь тратить усилия своей души на всяких там людишек…
— Не учите меня жить, мадемуазель, — Нина хотела все перевести в шутку, чтобы закрыть неприятную для нее тему. — Лучше позвони отцу, чтоб он знал, где ты, и не волновался.
— Ничего, папа знает, что я по вечерам гуляю. Это ты дома сидишь. Хотя могла бы… С такой внешностью… Одни ножки чего стоят.
— Ужасный ребенок, — пожурила Нина сестру, а сама внутренне поежилась при мысли о темных вечерних улицах и парках, где Катя советовала ей «гулять».
Ярослав встал, взял сигарету и, ни слова ни говоря, ушел на лоджию.
Нина собрала посуду, унесла мыть на кухню. Катя поплелась следом, но не помогала, а только болтала без умолку:
— Какой же все-таки чурбан этот Ярослав. У него одни прибыли в голове, почти не смотрит на тебя. Ну, хотя бы комплимент сказал или взял бы за руку.
— Слава Богу, что он этого не делает.
— Ну, конечно, ты же у нас не выносишь никаких прикосновений. Все в недотрогах ходишь!.. А Ярослав… нет, ей-богу, зла не хватает. Он что, считает, будто тебя можно использовать только как дочку Гаевого? Ну, еще как домработницу. А то, что красивая, нежная… то, что ты сама по себе подарок — ему на это наплевать?
— Ну сколько можно, Катя? Он не должен смотреть на меня как на женщину. Это одно из условий договора.
— Все равно, нормальный человек хоть как-то выразил бы свое отношение. А бесчувственность Ярослава я могу объяснить только одним: у него есть баба. И я не удивлюсь, если она такого сорта, что и в подметки тебе не годится. Зато, наверное, темпераментная и умеет разжечь даже самых холоднокровных типов.
То, о чем говорила Катя, Нине и самой приходило в голову. При мысли о «другой бабе» становилось неприятно вдвойне: во-первых, уплывала возможность проникнуть в тайну Ярослава и тем самым помочь отцу уйти от шантажа, а, во-вторых, страдало уязвленное женское самолюбие. Она представляла себе, что будут говорить в определенных кругах о дочке Гаевого, которой изменяет муж.
В девять часов Катя отправилась домой. Нина и Ярослав проводили ее до стоянки, усадили в такси. Было уже сумрачно, почти темно. Нина, всегда старавшаяся попасть домой до темноты, по привычке ускорила шаг.
— Куда ты торопишься? — остановил ее Ярослав. — Все равно нам надо с тобой поговорить. Думаю, лучше сделать это здесь, на свежем воздухе. Заодно и прогуляемся.
Они пошли вдоль набережной. От Днепра тянуло прохладой, приятной свежестью реки. Дневная пыль осела и во влажном воздухе царил сладкий запах цветущих акаций. Да, с удивлением подумала Нина, цветут акации. Как это она раньше не заметила? Впрочем, что ж удивительного: уже вторая половина мая.
Ярослав молчал, и Нина, чувствуя себя неловко и стараясь этого не показать, заговорила первой: