Во время путешествия две злобные пастушеские собаки бросились к нам через всю долину от какой-то далекой фермы. Свирепые, как волки, они были готовы наброситься на нас, если бы храбрый кучер не отогнал их длинным кнутом.
Мы позавтракали на небольшом постоялом дворе, где впервые попробовали вино, которое хранилось с камедью в бурдюках из классической свиной кожи. По вкусу оно напоминало жидкость для полировки мебели, но мы, хоть и не могли сдержать гримасы, настойчиво утверждали, будто оно восхитительное.
Наконец мы подъехали к древнему городу Стратосу, построенному на трех холмах, и впервые оказались среди греческих руин. Вид дорических колонн поверг нас в восторг. Мы последовали за Реймондом, который отвел нас на то место, где когда-то находился театр храма Зевса на западном холме. В нашем живом воображении возник мираж – при закате солнца на трех холмах снова возник город, светлый и прекрасный.
К вечеру мы добрались до Аргиньона, очень усталые, но в то же время испытывая такое счастье, какое редко выпадает на долю большинства смертных. На следующее утро мы наняли дилижанс и спустились к городу Миссолонги, где отдали дань горячему сердцу Байрона, погребенному под останками этого героического города, почва которого пропитана кровью мучеников. Не удивительно ли, что именно Байрон выхватил сердце Шелли из горящих углей погребального костра? Сердце Шелли теперь погребено в Риме, и, возможно, сердца двух этих поэтов все еще мистическим образом связаны друг с другом от «славы, принадлежавшей Греции, до величия Рима».
Все эти воспоминания придали несколько грустный оттенок нашей кипучей языческой радости. Город все еще сохранял трагическую атмосферу знаменитой картины Делакруа «La Sortie de Missolonghi»[60], когда почти все жители – мужчины, женщины и дети – были перебиты во время своей отчаянной попытки прорваться через ряды турок.
Байрон умер в Миссолонги в апреле 1824 года. А два года спустя, тоже в апреле, почти в годовщину смерти Байрона, эти мученики последовали в царство призраков за ним, за человеком, готовым всем пожертвовать ради их освобождения. Есть ли что-нибудь более трогательное, чем смерть Байрона в этом мужественном городе Миссолонги? Его сердце покоится среди тех мучеников, которые погибли ради того, чтобы весь мир мог снова познать бессмертную красоту Эллады. Так как любое мученичество плодотворно. С сердцами переполненными скорбью и со слезами на глазах покинули мы Миссолонги, и с борта маленького пароходика, направлявшегося в Патрас, следили мы, как в угасающем свете дня город исчезал вдали.
В Патрасе нам предстояло принять трудное решение – определить, что же нас больше привлекает: Олимпия или Афины, но страстное, нетерпеливое желание увидеть Парфенон взяло верх, и мы сели на поезд до Афин. Поезд быстро мчался по сверкающей Элладе. Мы мельком увидели Олимп с покрытой снегом вершиной. В следующее мгновение мы оказались в окружении извивающихся, танцующих нимф и гамадриад[61] оливковых рощ. Наш восторг не знал границ. Порой наши эмоции были столь неистовыми, что находили выход только в объятиях со слезами на глазах. Флегматичные крестьяне на маленьких станциях смотрели на нас с удивлением. Они, наверное, считали нас пьяными или безумными. Тогда как мы просто пребывали в приподнятом состоянии в поисках высочайшей и ярчайшей мудрости – голубых глаз Афины.
В тот же вечер мы прибыли в увенчанные фиалками Афины и на рассвете с дрожащими руками и ногами, с бьющимся сердцем, чуть не падая в обморок от преклонения, поднимались по ступеням ее храма. Пока мы поднимались, мне казалось, будто вся моя прежняя жизнь спала с меня, словно шутовской наряд; будто я никогда прежде не жила, будто я впервые родилась при этом глубоком вздохе и первом пристальном взгляде на эту красоту.
Солнце вставало из-за горы Пентеликон, открывая ее изумительную ясность и великолепие ее мраморных сторон, сверкающих на солнце. Мы поднялись на последнюю ступеньку пропилей и устремили взоры на храм, сияющий в утреннем свете. В едином порыве мы молчали, немного отстранившись друг от друга, так как пред нами предстала священная красота, которую невозможно было выразить словами. Она вселила какой-то странный ужас в наши сердца. Никаких криков или объятий. Каждый из нас нашел свое место, где оставался часами, погрузившись в созерцание, из которого мы вышли ослабевшими и потрясенными.
Мы были теперь все вместе, мать и четверо детей, и решили, что клан Дункан вполне самодостаточен, а посторонние люди только уводят нас в сторону от наших идеалов. К тому же, созерцая Парфенон, нам казалось, будто мы достигли высшего совершенства. Мы задавали себе вопрос, зачем нам покидать Грецию, если мы нашли в Афинах все, что удовлетворяет наше эстетическое чувство. Кто-то может удивиться, почему я, после выпавшего на мою долю успеха и после своей пламенной интерлюдии в Будапеште, не имела абсолютно никакого желания возвращаться ни к тому ни к другому. Дело в том, что, пускаясь в это паломничество, я не думала ни о славе, ни о деньгах. Это было исключительно духовное паломничество, и мне казалось, будто духовное начало, к которому я стремилась, заключалось в невидимой богине Афине, по-прежнему обитавшей в развалинах Парфенона. Итак, мы решили, что семья Дункан останется в Афинах навсегда и выстроит здесь свой храм.
После выступлений в Берлине на моем счете в банке хранилась сумма, которая мне казалась неисчерпаемой, и мы принялись искать подходящее место для нашего храма. Единственным из нас, кто не испытывал абсолютного счастья, был Огастин. Он о чем-то подолгу размышлял и, наконец, признался, что очень тоскует по жене и ребенку. Мы сочли это малодушием с его стороны, но согласились, что, поскольку он уже женат и имеет ребенка, нам ничего больше не остается, как послать за ними.
Приехала его жена с маленькой девочкой. Она была модно разодета и носила туфли на каблуках в стиле Людовика V. Мы неодобрительно смотрели на ее каблуки, так как сами уже перешли на сандалии, чтобы не осквернить белый мраморный пол Парфенона. Но она решительно отказалась носить сандалии. Что же касается нас, мы сочли, что даже одежда времен Директории, которую носила я, а также бриджи, отложные воротнички и развевающиеся галстуки Реймонда – все это представляет собой вырождающуюся одежду и мы должны вернуться к тунике древних греков, что мы и сделали, к вящему изумлению современных греков.
Обрядившись в туники, хламиды и пеплумы и повязав волосы узкими повязками, мы отправились на поиски места для храма, обследовали Колонос, Фалирон и все долины Аттики, но не могли найти ничего достойного нашего храма. Наконец, однажды, направляясь к Гиметту, где находятся ульи, из которых получают знаменитый мед, мы пересекали какую-то возвышенность, и Реймонд, внезапно положив посох на землю, закричал: «Посмотрите, мы на одном уровне с Акрополем!» И действительно, посмотрев на запад, мы увидели храм Афины поразительно близко, хотя на самом деле находились в четырех километрах от него.
Но с этим местом возникли затруднения. Во-первых, никто не знал, кому принадлежит эта земля, она находилась довольно далеко от Афин, и посещали ее только пастухи, пасущие свои стада овец и коз. Много времени ушло у нас на то, чтобы выяснить, что земля принадлежала пяти крестьянским семьям, которые владели ею уже более ста лет. Она была поделена между ними, словно пирог, от середины вниз по частям. После длительных поисков мы нашли старейшин этих семейств и спросили, не продадут ли они землю. Подобное предложение вызвало огромное изумление у крестьян, так как никто и никогда прежде не проявлял никакого интереса к этой земле, поскольку она находилась далеко от Афин, была каменистой и на ней рос только чертополох. Кроме того, поблизости от холма не было воды. Никто прежде не считал, что земля эта имеет какую-то цену. Но когда мы объявили о своем намерении приобрести ее, крестьяне, владевшие ею, собрались, решили, что земля эта бесценна, и запросили за нее совершенно непомерную сумму. Тем не менее клан Дункан решительно намеревался купить это место и продолжал вести с крестьянами переговоры в этом направлении. Мы пригласили пять семей на обед, где подали ягненка, зажаренного на вертеле, и прочие деликатесы, а также много раки – местного коньяка. На празднике с помощью одного афинского юриста мы составили купчую, на которой крестьяне, не умевшие писать, поставили кресты. Хотя мы и заплатили за землю дорого, нам все же казалось, будто наш обед увенчался большим успехом. Бесплодный холм, находившийся на одном уровне с Акрополем и известный с давних времен под названием Копаноса, принадлежал теперь клану Дункан.
Оставалось только достать бумагу, чертежные принадлежности и приступить к составлению плана дома. Реймонд отыскал точную модель желаемого в плане дворца Агамемнона. Он отверг помощь архитекторов и сам нанял рабочих и перевозчиков камней. Мы сочли, что единственным камнем, достойным нашего храма, был тот, что добывался на горе Пентеликон, из сверкающих склонов которой высечены благородные колонны Парфенона; однако скромно удовлетворились красным камнем, добытым из основания горы. Отныне каждый день длинные процессии повозок, груженных этими красными камнями, тянулись по извилистой дороге, ведущей от Пентеликона в Копанос. С каждым возом камня, выгруженного на нашей земле, нас охватывала все большая и большая радость.
Наконец настал знаменательный день закладки первого камня нашего храма. Мы ощущали, что это великое событие следует отметить достойной церемонией. Бог свидетель, никто из нас не имел религиозного склада мыслей, мы совершенно освободились от религиозности благодаря современной науке и свободомыслию. И все же мы сочли более красивым и соответствующим случаю, чтобы первый камень был заложен по греческому обычаю с церемонией, которую проведет греческий священник. Мы пригласили всех крестьян округи принять в ней участие.
Прибыл старый священник, облаченный в черную рясу и черную шляпу, с черным покрывалом, ниспадающим с широкой тульи. Священник попросил найти черного петуха, чтобы принести его в жертву. Этот обряд, унаследованный от византийских священников, происходит со времени храма Аполлона. С трудом отыскав черного петуха, мы передали его священнику вместе с ножом для жертвоприношений. Тем временем со всей округи собрались толпы крестьян. К тому же из Афин пожаловали и светские люди. К закату солнца в Копаносе собралось множество народу.
Старый священник чрезвычайно торжественно приступил к ритуалу. Он попросил нас обозначить точную линию фундамента. Мы сделали это, протанцевав по периметру четырехугольника, который Реймонд уже начертил на земле. Затем священник отыскал ближайший к дому угловой камень и, когда огромное красное солнце садилось, перерезал горло черного петуха, так что алая кровь пролилась на камень. Держа нож в одной руке, а зарезанную птицу в другой, он торжественно обошел три раза вокруг периметра фундамента. Затем последовали молитва и заклинание. Он благословил все камни дома и, спросив наши имена, произнес молитву, в которой часто повторялись имена Айседора Дункан (моя мать), Огастин, Реймонд, Элизабет и младшая Айседора (я). Каждый раз, когда он произносил нашу фамилию, она звучала как Тункан, с твердым «Т» вместо «Д». Снова и снова он призывал нас жить благочестиво и мирно в этом доме. Он молился и о том, чтобы наши потомки тоже жили здесь благочестиво и мирно. Когда он закончил с молитвой, появились музыканты с примитивными деревенскими инструментами. Открыли огромные бочки вина и раки. На холме разожгли костер и вместе со своими соседями, крестьянами, танцевали, пили и веселились всю ночь напролет.
Мы решили остаться в Греции навсегда. И не только это, мы, следуя примеру Гамлета, поклялись, что браков больше не будет. «Кто уже в браке, пусть остаются в супружестве».
Жену Огастина мы приняли с плохо скрываемой сдержанностью. Для своей же семьи мы выработали план жизни в Копаносе и записали его в тетрадь. Он отчасти напоминал распорядок Платона в его «Республике». Было решено вставать на рассвете и приветствовать восходящее солнце радостными песнями и танцами. После этого мы должны были подкрепляться скромной чашей козьего молока. Утра будут посвящены обучению местного населения танцу и пению. Нужно научить их чтить греческих богов и убедить отказаться от этой ужасной современной одежды. Затем, после легкого ленча, состоящего из зеленых овощей (поскольку мы решили отказаться от мяса и стать вегетарианцами), полуденное время станем проводить в размышлениях, а вечера посвятим языческим церемониям под соответствующую музыку.