– Святой Спиридон! – воскликнул мужчина. – Вы ему понравились. Он еще никому не позволял себя гладить.

Я запустил пальцы под хрусткие белые перышки на шее и нежно поскреб. Чайка склонила головку, а ее желтоватые глаза затуманились. Я спросил мужчину, где ему удалось поймать такую королевскую птицу.

– Весной я плавал в Албанию за зайцами и там нашел его в гнезде. Тогда он был пушистой крохой, чем-то похожей на ягненка. А теперь это здоровый гусь. – Он поглядел на птицу в задумчивости. – Толстый гусь, гадкий гусь, хваткий гусь, да?

Чайка приоткрыла один глаз и издала короткий резкий звук, то ли выражение недовольства, то ли знак согласия. Мужчина достал из-под сиденья большую корзину, доверху наполненную мелодично потрескивающими раковинами сердцевидок. Мы ели их, сидя в лодке, и все это время я поглядывал на птицу, завороженный ее белоснежной грудкой и такой же головой, ее длинным изогнутым клювом и бесстрашными глазками, желтыми, как весенние крокусы, ее широкой спиной и мощными крыльями, черными, как сажа. Она была неподражаема, от кончика клюва до перепончатых лап. Проглотив последнего моллюска, я вытер ладони о борт и спросил мужчину, не может ли он мне привезти следующей весной птенца.

– Хотите такого? – удивился он. – Они вам нравятся?

Похоже, ему передались мои эмоции. Я бы продал душу за такую чайку.

– Забирайте его, если так хочется, – с легкостью бросил он, кивнув на птицу.

Я не поверил своим ушам. Отдать задаром такое бесподобное существо – просто невероятно.

– А вам он разве не нужен? – спросил я.

– Нет, он мне нравится. – Незнакомец в задумчивости смотрел на птицу. – Но очень уж прожорливый, к тому же на всех нападает. Он не нравится другим – и заключенным, и тюремщикам. Я отпускал его на волю, но он каждый раз возвращается. Я все равно собирался отвезти его обратно в Албанию. Так что если вы действительно хотите его взять – берите.

Хочу ли я взять ангела? Да, на вид ангел немного злобный, но зато у него великолепные крылья. От возбуждения я даже не задумывался о том, как моя семья воспримет появление питомца величиной с гуся и клювом, острым как бритва. Пока мужчина не передумал, я быстренько разделся, стряхнул засохшую глину, насколько это было возможно, и искупнулся на мелководье. Потом снова оделся и свистом подозвал собак. Теперь я был готов нести домой свой главный приз. Мужчина отвязал чайку и вручил ее мне. Я зажал здоровенную птицу под мышкой, удивляясь, что она оказалась легкой как перышко. Я поблагодарил незнакомца за бесценный подарок.

– Он знает свое имя. – Незнакомец зажал клюв между пальцев и поводил из стороны в сторону. – Я его зову Алеко. Покличьте, и он прилетит.

Услышав свое имя, Алеко затеребил ногами и вопросительно посмотрел на меня своими желтыми глазками.

– Ему нужно много рыбы, – сказал мужчина. – Завтра, около восьми, я выйду в море. Если подойдете к этому времени, мы поймаем для него сколько надо на первый случай.

Я сказал, что подойду, и Алеко одобрительно крикнул. Мужчина налег на нос, толкая лодку в воду, и тут я кое-что вспомнил. Как можно непринужденнее я спросил, как его зовут и из-за чего он оказался в тюрьме. Обернувшись через плечо, он одарил меня обезоруживающей улыбкой.

– Меня зовут Кости. Кости Панопулос. Я убил свою жену.

Он приподнял нос, налег на лодку, и та, прошуршав по песку, съехала в воду. Поднявшиеся волны принялись облизывать корму, как возбужденные щенята. Кости забрался в лодку и сел на весла.

– Будьте здоровы! – крикнул он. – До завтра.

Музыкально заскрипели уключины, и лодка быстро заскользила в прозрачной воде. А я развернулся и, прижимая к себе драгоценную ношу, зашагал по песчаному берегу в сторону шахматного поля.

Дорога домой затянулась. Кажется, я недооценил вес Алеко, становившегося тяжелее и тяжелее и проседавшего все ниже, так что приходилось его вскидывать под мышку, на что он реагировал возмущенными криками. На полдороге очень кстати мне встретилась смоковница, готовая предоставить не только тень, но и пищу, поэтому я решил сделать передышку. Пока я лежал в высокой траве и жевал фиги, Алеко сидел рядом неподвижно, как изваяние, и глядел на собак немигающим взглядом. Единственным признаком жизни были его зрачки, которые возбужденно расширялись и сужались всякий раз, стоило одной из них пошевелиться.