Я чувствовал себя оглушенным и отравленным горькой желчью. Какого риша все вокруг мгновенно обратилось таким диким бардаком? Перевернулось с ног на голову, запуталось и вообще стало глухим тупиком. Вот только что у меня началось… Да жизнь началась вроде как заново. С истока, без неизбывной боли, больше не пустая. Я опять был для кого-то. Для женщины и моего потомка. Не фантазия, не сожаление-воспоминание, не дремотный призрак. Все реальное, можно потрогать, увидеть, обонять. Вернулся извечный порядок и смысл существования каждого самца ругару. И стая даже была, ведь побратим у меня есть. Спустя столько лет я начал себя ощущать больше не опустошенным, не исполовиненным. И вот вдруг такое проклятое безумие. Сонька от всех подарков наших вроде как все настороженнее становилась, вместо того чтобы как любая нормальная баба визжать и ногами топотать от радости. Нет бы ей просить: «Хочу и то, и это, и еще два вот того». Она же только «это зачем?», «куда столько?». А потом и вовсе гневом и болью от нее пахнуло, и понеслась не пойми куда! А как догнали ее с Рэем, так и вовсе дичь какая-то началась. Как увидел, что ее, зареванную, гад какой-то волочет куда-то, ослеп прямо от бешенства. Удар об стену чуть дух не вышиб, потом новый, каких сроду не испытывал, выбил меня из тела ругару, лишь только успел обернуться. А дальше уже совсем смерч идиотизма, перемолотивший мозги побратима и мои следом. Что закончился гневной речью прогоняющей нас прочь нашей женщины, от которой в тот момент пахло болью, обидой и таким беспросветным разочарованием, что у меня кишки узлами свело, будто я сдуру нажрался какой-то жуткой гадости. Сонька отвернулась, велев нам убираться к ришевой матери, под одеяло залезла, свернувшись там одна, мелкая, обездоленная какая-то, а я как уйти – не знал. Стоял и пялился, ноги в пол, как в лед речной по морозу вросли, позвоночник гнуло, как если бы передо мной сильнейший вожак-ругару был и инстинкт бы меня показать ему повиновение велел. Сердце, как кусок камня, по ребрам железякам грюкало, а в башке кипело от возмущения и отрицания. Орать было охота на нее, что не смеет гнать, на этого рыжего сыкуна с сиськами, что влез – и все наперекосяк, на Рэя, который вытворил такое, что теперь и риш не ведает, как поправить. Да, бабы прощают: задари, затрахай – и забывают обиды, хоть какой ты скот. Те бабы, с кем я дело имел до сих пор. Время опять же в борьбе с бабскими обидками – хороший союзник. Заскучает, оголодает без тепла и ласки – и сотрется из памяти, чем ты ей не угодил. Вот только отношение к подаркам Соньки мне уже понятно: видел, что не взять ее этим. Затрахать… вот чую, что быть допущенным к телу скоро не светит. А напирать на договор и что отказывать она нам… уже мне одному, она не вправе… Ну, тут и аврину безмозглому понятно, что только поганей все делать, усугублять. А вот время… Рэй же знал, что его у нас с Сонькой и так в обрез. Знал и вытворил такое… Может, и было что-то, на его драконе, психованном и капризном, завязанное, оправдывающее его, но сейчас мне плевать стало на это, и весь мой гнев на побратиме сосредоточился.

Я дернул головой, натягивая штаны и веля и Рэю, и рыжему выметаться, но кто бы меня послушался. Вывалились мы из комнаты вместе, чуть не задавив друг друга в дверях. Рыжий недопацан нагло плюхнулся на пол в коридоре, вытягивая свои длинные ноги, устраиваясь там явно надолго. Хотел я его за шиворот взять да зашвырнуть куда-нибудь аж за частокол, чтобы не бесил уже, но потом с ним разберусь. А пока и правда пусть себе посторожит Соньку.

– Сунешься к ней со своей болтовней проклятой – я тебя за ноги возьму и напополам порву, – пригрозил ему.

– Если я тебя до того по стене ровным слоем не размажу, – фыркнул презрительно он в ответ. А то я тебе возможность такую дам, огрызок рыжий.

– Поговорить надо, – буркнул я Рэю и пошел прочь.

Топал через форт к воротам, даже не оглядываясь. Знаю, что идет он позади, и к шагам прислушиваться не надо. Местные некоторые заговорить пытались, но стоило глянуть разок на кого – и сразу желание общаться с нами пропадало. И правильно.

Рэю я врезал с разворота, только мы отошли за крайние от частокола деревья. Он в долгу не остался. Засветил мне в челюсть – чуть башка не оторвалась. И эта боль спустила наконец всю бурю, что занялась у меня внутри. Давно занялась, выходит. Еще там, в забегаловке у Дишки, когда он Соньке монеты свои брякнул об стол, опередив меня на мгновение буквально.

– Я все испорчу? – ревел я, молотя его кулаками, локтями, врубая коленями и закрываясь от ответных ударов без всякой пощады. – Я? Что ты натворил, поганец?!

– Зачем ты влез?! – грохотал Рэй в ответ, отвешивая мне громадными кулачищами раз за разом и не думая прикрываться от моих выпадов. – Бабощуп гадский! Хоть ее не мог не тронуть?

– Я бы не тронул – и тебе бы не обломилось! – Я всадил ему коленом под дых, и только побратим, задохнувшись, грохнулся на колени, навалился на спину ему, заламывая руку, и захрипел в ухо: – Со мной она кончала, как помирала!