Я переживал за Машу. Когда я сказал ей, что должен появиться на балу, который состоится в Кардиффе, она сказала, что не может меня отпустить в террариум одного. Я так долго смеялся с её сравнения светского общества со скоплением змей, что жена дулась на меня весь день. Ехать в карете молча было скучно, поэтому пришлось просто целовать упрямую девчонку до тех пор, пока она не сдалась. Я чуть не разложил её на жёстком сиденье кареты.

– Я и так попу отбила о сиденье скамьи этого ездового корыта, что незаслуженно называется каретой, да ещё и локтем приложилась знатно, ещё и ты решил превратить мою кожу в шкуру леопарда? Пусти, – возмущённо отпихивалась она. Но ничего не имела против того, что жесткость скамьи заменили мои бёдра, а крепкие стены – моя грудная клетка. Правда, дальше поцелуев в деревянном ящике на колесах дело не пошло.

Я ругался на чём свет стоит, что пришлось воспользоваться услугами знакомого. Моя карета требовала ремонта, поэтому позаимствовал его транспорт. Доехали с горем пополам. Маша расспрашивала меня о людях, что должны быть на балу. По её словам, она не хотела выглядеть невежей или невоспитанной. А по мне так они сами должны быть счастливы, что познакомятся с такой интересной девушкой. Она не шла ни в какое сравнение с кислыми, жеманными куклами с ватой вместо мозгов. За редким исключением, конечно.

– Я не бывала на светских раутах. Не умею вести бессмысленные разговоры с подоплёкой, танцевать. Тебе будет стыдно за такую жену.

Я бы поверил ей, если бы не видел смешинки в глазах. Видно было, что она особо не переживает.

– Ты же меня защитить едешь от змеюк всяких. Зачем тебе вести бессмысленные разговоры с кем-либо? Да ещё и с подоплёкой? Это как? – поинтересовался я. Не зная общество, Маша прекрасно поняла его суть.

– Да ладно. Можно подумать, что я избегу расспросов, завуалированных под сочувствие и доброжелательность. Ты же богат, титулован, интересный мужчина в конце концов. Хотя, без первых двух пунктов твои мужественность, ум и благородство никому не нужны. Зачем хлеб, если можно давиться икрой и маслом. Зато ложками есть можно. А если напрямую, то неужели происхождение моей персоны не вызовет вопросов? Кто твоя жена? Мы об этом не говорим: нас всё устраивает, но от этого проблема не исчезает.

– Я не могу тебе опять предлагать притворяться кем-то ещё. Никому не должно быть дела, кто ты. Просто не отвечай на прямые вопросы. Я сам разрешу эту проблему, – уверенным голосом сказал я, а сам крепко прижал к себе жену. Казалось, что она исчезнет или её отнимут у меня.

Я врал себе и пытался успокоить её. Но Маша не поддалась моей уверенности. Она мягко вывернулась из моих объятий.

– Прости меня, пожалуйста. Я не думала, что всё так запутается. И предположить не могла, что ты мне понравишься, да и чувства Лиззи не на последнем месте. Упала, как снег на голову. Думаю, что твой вариант можно оставить. Побуду Кэтрин Эшли. Как бы мне не было это противно. Я не хочу, чтобы ты изворачивался и чувствовал себя неуютно перед этими снобами, – Маша поцеловала меня в щёку и пристально посмотрела в глаза. – Знаешь, что меня больше тревожит?

Я покачал головой, заглядывая в эти красивые тёмно-карие глаза.

– То, что ты можешь усомниться в моей честности. То, что ты можешь подумать, что я использую тебя. Если возникнет хоть капля сомнения, не смей это скрывать от меня. Я уйду. Просто исчезну из твоей жизни так же, как и появилась. Можешь мне поверить.

– Маша, милая, не смей так говорить! Мне не важно, откуда ты, кто ты. Ты моя. Я тебя нашёл и сделал своей не для того, чтобы отпустить. Слышишь?

Мне так стало страшно. Она говорила с такой уверенностью. В своей жизни я даже мужчин мало встречал, которые были так честны и уверенны в своих словах. Я нутром чувствовал, что она говорит от всего сердца.

– Я люблю тебя, дорогая. Если что-то тебя смущать будет, обещай, что расскажешь мне об этом прежде, чем что-нибудь решишь, – я целовал её губы, покрасневшие щёки, и с мольбой смотрел в эти глубокие глаза.

– Хорошо. Согласна, – улыбнулась она. Я с облегчением выдохнул.

Больше мы к этой теме не возвращались. Маша задавала вопросы, я отвечал. О войне, о моей учительской деятельности, о женщинах. Вот нашла, о чём спрашивать.

– Маша, серьёзно, ты хочешь об этом знать? – с изумлением и некоторой раздражительностью спросил я. Зачем ей это? Ещё обидится. Не поймёшь, что у этих женщин на уме.

– Не хочешь – не говори. Только, если хоть одна расфуфыренная мамзель подойдёт и скажет, что у вас любовь давно и надолго, пострадаешь ты. Я этого терпеть не буду. Пусть говорят, что я невоспитанная дикарка, – фыркнула жена.