– Двалин? А почему это смешно?

– Ну типа это из какого-то кино…

Я пожимаю плечами, надеваю форму. Вот так человек всю жизнь прячет от людей свое имя, боясь, что будут смеяться, – а оно обычное. Просто непривычное.

– Для меня ты все равно Маккензи. Но знать хорошо.

– Да, знай, – соглашается он, застегивая ботинки.

Мы бредем, болтая о том, правильно Лал делает белковый сладкий крем или правильно его делать так, как сорок лет назад, но кто же знает, может, у него просто не все ингредиенты есть для старого-то рецепта, и, короче, раньше, может, было лучше, но сейчас точно интереснее. Вдруг Маккензи говорит:

– Ой, я вспомнил, у меня же тут запертый блок стоит, подожди тут. Хотя нет, это две минуты, пошли со мной. – Открывает панель кода на стене и входит в межпереборочное пространство.

– О, а тут чего? – весело говорю я.

– Да погоди, – с досадой ворчит Маккензи, – стой там, там светло… – а сам осторожно дергает меня за пальцы: «Идем, идем».

– Ну мне тоже интересно, давай и я помогу, – бормочу я.

– Ой, с тебя там помощи, помогальщица нашлась, из чашки ложкой, – бурчит Маккензи, протискиваясь шаг за шагом в узком поперечном проходе из неизвестно куда в неизвестно что, где-то посредине металлохитиновых кишок «Гвоздя». – И как меня угораздило? Там две вошки сидят взаперти уже недели три, наверное, как бы они не объели там больше, чем надо… Сейчас я их по-быстрому выпущу…

Сам он, не переставая бубнить, вытаскивает и включает резак, режет переборку двумя широкими движениями сверху вниз, потом прорезает наверху, и кусок переборки размером с дверцу большого шкафа падает вперед.

Маккензи молча показывает рукой – проходи, мол. Я забираюсь внутрь. Здесь темно. Маккензи хлопает где-то ладонью, включается синее аварийное освещение. Маккензи показывает пальцем – в центре комнаты стоит рабочий стол с экраном. Стула нет, есть зацепы под столом – на случай невесомости.

Я взглядом спрашиваю: «А ты?» Он молча качает головой и тыкает пальцем в полосу активных сенсоров на высоте примерно двадцати сантиметров от пола. И тут я понимаю. Это биосенсоры. Если случится авария, без ведома «Гвоздя» к пульту может пролететь по невесомости любой человек. Или могу – сейчас – пройти я.

Я молча показываю Маккензи большой палец, подхожу к пульту, запускаю активность. Аварийный пульт – страшная штука, приказы с него имеют приоритет до тех пор… пока не заблокированы одновременно из капитанской каюты и из рубки тремя офицерами. У меня самое большее две-три минуты.

– «Гвоздь», – говорю я, – вызови капитана Текка. Немедленно. Включи здесь свет.

Текк появляется на экране с задержкой всего в три секунды: слезящийся глаз, морщинистая щека, матовое покрытие, как повязка.

– Что с Еленой? – спрашивает он отрывисто.

– Ничего.

– Србуи? Что у вас там случилось? – Он, кажется, взволновался еще сильнее. Я набираю воздуха и думаю, что все-таки надо сказать то, что так и не смогла заставить себя сказать та девочка в той ее реальности, для которой я – только метафора. Пусть метафора. Я тоже кое-чему научилась.