«Московская модель»

В 1990-е годы в России, в том числе и Москве, царил хаос. Однако в экономическом отношении столица неизменно обгоняла остальную страну, не считая отдаленных нефте– и газодобывающих регионов. Она стала воротами России в мировую экономику и приобрела репутацию города неисчерпаемых возможностей. По этим причинам население Москвы увеличивалось, когда почти все российские города пребывали в упадке. Сегодня столица во многих отношениях ощутимо опережает остальную Россию [Argenbright 2013].

В развитии Москвы в 1990-е годы участвовало бесчисленное множество отдельных лиц, групп, ведомств и несоизмеримостей. Однако не может быть никаких сомнений в том, что самым влиятельным агентом являлся мэр Лужков. У его команды «градостроителей» было гораздо больше гласных и негласных полномочий, чем у североамериканских или западноевропейских городских властей [Медведев 2005]. В. Куллудон утверждала, что «городское правительство удерживает абсолютный контроль над экономикой столицы» [Coulloudon 2001: 96]. Главнейшим преимуществом мэрии было (и остается) владение почти всей землей мегаполиса. Уже один этот факт означает, что режим Лужкова нельзя считать «неолиберальным», поскольку мэр, несмотря на давление Кремля, сопротивлялся приватизации земли.

Кроме того, существует наследие советского периода, например значительный массив «социального» жилья, отличающий Москву от других больших городов, особенно американских. Важным фактором являлась также продолжительность существования: лужковская управленческая машина основательно укоренилась за 18 лет градостроительной деятельности. Помимо этого, у мэра и его главных помощников имелась еще одна серьезная причина способствовать редевелопменту и контролировать данный процесс: согласно Р. А. Медведеву и многим другим, они делали на этом состояния [Rudnitskaya 2005][33]. Жена Лужкова Е. Н. Батурина благодаря участию в девелоперском бизнесе стала долларовым мультимиллиардером.

Город, в соответствии с принципом практически полной территориальности, сохранял за собой право определять, что и где будет, а чего не будет, не как арбитр или регулятор, но как лендлорд. Территориальное зонирование отсутствовало[34]. Решения о функциональном использовании земельных участков принимались администрацией в каждом случае отдельно. Более того, город выступал землевладельцем, который контролировал местную судебную систему и игнорировал федеральный Конституционный суд. Иными словами, столичная мэрия не подчинялась власти права, а пользовалась законом как одним из средств достижения собственных целей. Законодательная власть города (Московская городская дума) также не чинила препятствий лужковской администрации, поскольку подавляющее большинство ее членов всегда были лояльны к мэру.

Для администрации Лужкова главным недостатком этой «московской модели» [Медведев 2005] было то, что в любых проблемах обвиняли городское правительство, которое, казалось бы, держало все под контролем. Ответственность на город возлагали не только из-за социалистических ожиданий, переживших старый режим. Благодаря прессе и слухам люди знали, что городские чиновники вступили в сговор с частными застройщиками, чтобы, гонясь за прибылью, нарушать закон и российские нравственные нормы. Мэрия и другие органы власти извлекали из градостроительства выгоду, одновременно пытаясь делать вид, что защищают права граждан.

Новая старая национальная святыня

В начале 1990-х годов необходимость повседневного выживания, как правило, превалировала над проблемами сохранения культурного наследия. Галопирующая инфляция и развал экономики представляли непосредственную угрозу существованию города и его жителей. Мало кто ожидал значительных вложений в реставрацию и содержание старинных зданий. В то же время строительная отрасль сильно пострадала от кризиса и нуждалась в реформировании, чтобы функционировать без Госплана. Реструктуризация этого сектора происходила в политико-экономическом контексте господства Лужкова, о доминирующем положении которого ярко свидетельствовало превращение «госпожи Лужковой» – Батуриной – в самую влиятельную неофициальную фигуру московского строительного комплекса. Немаловажную роль в данном контексте сыграл и лужковский бренд «воссоздания объектов культурного наследия».

В начале своего пребывания на посту мэра Москвы Лужков прикладывал большие усилия, чтобы отличаться от «варваров», нанесших большой урон историческому центру во время правления Сталина [Михайлов 2006: 11]. Но его подход заключался не в том, чтобы разработать и реализовать действенную систему сохранения и поддержания существующих исторических зданий. Вместо этого Лужковым была избрана куда более эффектная стратегия: полное воссоздание известных сооружений, уничтоженных в советскую эпоху. Особенно выделяются три «воссозданных» объекта. Действительно, нельзя побывать в столице и не увидеть их: Казанский собор на Красной площади, Воскресенские ворота, соединяющие Красную и Манежную площади, и храм Христа Спасителя. Эти «новые старые памятники», по словам градозащитника К. П. Михайлова, «стали символом не “покаяния” за вандализм недавнего прошлого, но одним из амбициозных строительных проектов городских властей» [Михайлов 2006: 11].

Именно ради «покаяния» многие либералы в конце 1980-х годов поддержали стремление националистических группировок восстановить храм Христа Спасителя: факт, проливающий свет на подход Лужкова к «воссозданию». Националисты же, напротив, пытались «возродить» свою (во многом воображаемую) родину. Этот замысел, вероятно, никогда не осуществился бы из-за нехватки средств, если бы в 1994 году им не увлеклись президент Ельцин и мэр Лужков. Ельцин в своем обращении писал о соборе: «Это русская национальная святыня, и она должна быть возрождена. С ней всем нам будет легче находить пути к общественному согласию, к созиданию добра, жизни, в которой будет меньше греха» [Smith 2002: 124][35]. В то время как Ельцин рассуждал о грехе, «местные московские власти монополизировали принятие решения» [Sidorov 2000: 562].

Ельцинский термин «национальная святыня»[36] вполне уместен, поскольку первоначально храм являлся патриотическим монументом, а именно памятником в честь победы над Наполеоном. Участок застройки расположен примерно в полукилометре к юго-западу от Кремля, вверх по течению Москвы-реки. Эта земля уже считалась священной, так как здесь с XIV века стоял Алексеевский монастырь; однако он был снесен, чтобы освободить место для «самого большого в мире православного храма», символа величия Российского государства. Средства на возведение храма пожертвовали московские горожане, а украшению его интерьера посвятили свое время и талант выдающиеся художники. Храм Христа Спасителя занял важнейшее место в символическом ландшафте империи, что, безусловно, делало его вдвойне неприемлемым в глазах большевиков – как имперский и как религиозный монумент. Сталин уничтожил собор в 1931 году и намеревался заменить его гигантским дворцом Советов, увенчанным самой большой в мире статуей В. И. Ленина, который стал бы высочайшим сооружением на планете. В некотором смысле это была мечта о новой «национальной святыне»: хотя коммунисты, по их собственному выражению, были «воинствующими безбожниками», культ Ленина и вера в заветы вождей оказались квазирелигиозными качествами. Различные трудности, в том числе неблагоприятные гидрологические характеристики участка, воспрепятствовали строительству. К 22 июня 1941 года был закончен фундамент и возведены 11 этажей стального каркаса, однако вмешалась война. К ее окончанию остался лишь затопленный фундамент, который Н. С. Хрущев в 1960 году прагматично превратил в огромный открытый бассейн с подогревом.

«Воссозданный» собор также является «национальной святыней» в том смысле, что его основная функция – служить местом проведения «торжеств с участием государственных чиновников и других высокопоставленных лиц» [Khazanov 1998:297]. Многие комментаторы считают, что главной побудительной причиной для восстановления собора были политические соображения: Ф. Пагонис и Э. Торнли [Pagonis, Thornley 2000: 760] называют его «грандиозным проектом, конечная цель которого – повышение авторитета мэра», А. М. Хазанов утверждает, что Лужков стремился «к возвеличению собственных политических замыслов» [Khazanov 1998: 309]. Лужков воспользовался возможностью «возродить» важный объект исторического наследия России, но сделал это методами, которые вскоре стали для него типичны: ему хотелось «улучшать» это наследие в соответствии со своими эстетическими взглядами. В данном случае, например, мэр настоял на том, чтобы устроить под храмом офисный комплекс и подземный паркинг. Также у Лужкова появился шанс преуспеть там, где потерпел неудачу Сталин, однако активная пропаганда и головокружительные темпы строительства напоминали многим наблюдателям крупные проекты советского прошлого.

Отношение к проекту воссоздания храма большинства москвичей было одобрительным или равнодушным, но нашлось и немало критиков. Они атаковали проект с двух позиций. Пожалуй, самая распространенная претензия касалась стоимости строительства, оценивавшегося более чем в 400 000 000 долларов [Smith 2002:122]. Одновременно осуществлялись еще два многомиллионных проекта: подземный торговый центр на Манежной площади и военный мемориальный комплекс на Поклонной горе [Khazanov 1998: 308]. Формально возведение храма финансировалось из частных пожертвований, порой весьма эффектных и широко разрекламированных, как, например, подарок банка «Столичный» в виде 50 кг золота [Khazanov 1998: 297]. Лужков располагал целым арсеналом средств для привлечения к участию в проекте фирм и частных лиц. Мэрия не только ведала, как обычно, разрешениями и налогами, но также владела большей частью земли и в те времена контролировала большую часть офисных площадей столицы. Более того, федеральное правительство негласно предоставляло субсидии, а сама мэрия тайно выделяла на храм средства из внебюджетных доходов. Что касается ежедневных трат на возведение собора, то частные пожертвования покрывали лишь 10% [Smith 2002: 123]. Это было время, когда многим людям не выплачивали зарплату, а в здравоохранении, общественном транспорте, образовании и других системах происходили значительные ухудшения. В то же время крупные строительные проекты Лужкова стали экономическим стимулом, оживив строительную отрасль и создав рабочие места.

Другая претензия состояла в сомнительных эстетических качествах храма и его притязаниях на роль культурного символа – подобная озабоченность высказывалась в отношении многих лужковских проектов. Например, решение Лужкова сделать фасадные изображения святых и многофигурные рельефы из пластика, а не из мрамора вызвало раздражение широких слоев общественности. Считается, что мэр в данном случае играл на руку своему любимому скульптору 3. К. Церетели [Khazanov 1998: 296]. Определенная критика исходила даже от Церкви, например по поводу использования бетона при возведении стен [Sidorov 2000: 563-564]. Также ставился вопрос о том, настоящая ли позолота на куполах [Gentes 1998: 87]. Замечание С. Ю. Бойм о новой старой национальной святыне мэра многое говорит о монументальных пространствах Лужкова: «Реплика собора в железобетоне – это своего рода псевдосинонимия, которая подменяет память и историю, полные несовершенства, разрушений, “пустых страниц” и мрачных эпизодов, чистой и успокаивающей символической конфабуляцией» [Бойм 2019: 173].

Лужковский проект, кажется, подтверждает замечание К. Маркса о том, что история повторяется в виде фарса, но сегодня храм Христа Спасителя, похоже, завоевал общественное признание. Возможно, в этом случае храм иллюстрирует собой наблюдение Каннаво: