Моя просьба не удивила. Бармен наполнил оловянную кружку элем из бочки, поставил ее передо мной, после чего дал сдачу три серебряных пенса и монету в три фартинга, равную трем четвертям пенса. По словам голландцев, в Англии эль очень дешев в сравнении с вином. Бочка вина не самого лучшего качества стоит двадцать шиллингов, хорошего — пятьдесят, а слабого эля — четыре шиллинга четыре пенса, крепкого — семь шиллингов. Монетки были очень маленькие, легкие. Говорят, в последние годы в Англии из-за проблем с серебром перестали выпускать серебряные монеты — шиллинги, гроуты, пенсы, — но в ходу были выпущенные предыдущими правителями, хотя среди них было много порченых, с низким содержанием благородного металла.

— Кто из них, — кивнув на посетителей за столами, — голландские купцы? — спросил я.

— Вон те, что за столом у двери, — показал бармен на троих мужчин, молча цедивших эль.

Я сел за их стол, но с другой стороны, чтобы видеть лица, поздоровался на голландском языке. Всем троим было за сорок. Одеты в темное недорогое сукно. Раз уж протестовать, так против излишеств во всем, начиная с ярких цветов ткани. Бороды имели длинные. Наверное, чтобы даже случайно их не приняли за испанцев, которые сейчас полюбили бороды-эспаньолки.

— Откуда приплыл? — спросил сидевший посередине.

— Из Роттердама, — ответил я. — Нет ли среди вас… — перечислил имена. — Письма им привез.

— Я — Ханс ван Асхе, — представился именем из моего перечня сидевший посередине.

— Готовь четыре стювера, — сказал я и спросил: — Не подскажите, кому сыр продать?

— Мне и продашь, — ответил Ханс ван Асхе. — Могу взамен отгрузить необработанное сукно.

У англичан пока плохо получалось доводить шерстяные ткани до высокого качества. Видимо, нынешние беженцы из Нидерландов со временем научат, но пока необработанные ткани отвозили на материк. Так их покупали с удовольствием и своим трудом увеличивали стоимость в разы.

Цедя сладковатый и почти не газированный эль, я рассказал им роттердамские новости. Знал я не много. Сообщил главное — испанцы всё еще лютуют, восстанавливают конституционный порядок, как назвали бы их действия в двадцать первом веке доброжелатели, или производят религиозные чистки, как окрестили бы недоброжелатели. У западноевропейцев стакан всегда наполовину полон, но, в зависимости от политической конъюнктуры, медом или говном.

По пути к пристани, я закинул Хансу ван Асхе:

— С удовольствием бы купил несколько пушек. Нет у тебя случайно?

— Случайно нет, но мог бы найти, если сойдемся в цене, — произнес он.

Как мне рассказали в Роттердаме, железные пушки в Англии продавались на вес. Переведя на привычные для меня меры веса, выходило, что центнер стоил примерно пять флоринов. Шестифунтовая чугунная пушка весила семь-восемь центнеров, трехфунтовая — около пяти. Испанцы платили за первые сто флоринов, за вторые — шестьдесят. Я предложил Хансу ван Асхе шестьдесят и сорок. Готов был брать зараз по четыре шестифунтовых или шесть трехфунтовых. Он поторговался для приличия и согласился.

— Когда ты приплывешь в следующий раз? — спросил купец.

— Дня через четыре или пять, если погода позволит, — ответил я.

— К следующему твоему приходу я все разузнаю, а потом и куплю, сколько и какие скажешь, — пообещал Ханс ван Асхе.

— Для начала возьму пару шестифунтовок и пару трехфунтовок, — сказал я. — Проблема в другом. Где и как грузить их будем?

Вручную, особенно шестифунтовые, не так просто будет засунуть в трюм иола. Потребуется человек десять. Я потому и не заикался о пушках большего калибра.