Дядя Одем наскоро растапливал лед:

— Для меня, государь, нет большего счастья, чем стать вашим тестем и своими глазами увидеть, как навек соединятся наши семьи.

О счастье Исриун он не обмолвился, отметил Ярви. Равно как и о его счастье.

— Но…

Брови его матери отвердели. Глаза сузились. Он видывал, как отважные герои трепетали под ее взглядом, а Ярви героем не был.

— Я была помолвлена с твоим дядей Атилем, о чьем владении клинком до сих пор шепчутся ратники. Твой дядя Атиль должен был стать королем. — У матери надломился голос, словно слова причиняли боль. — Когда Матерь Море поглотила его и на берегу воздвигли пустой курган, я вышла за твоего отца. Свои чувства я пустила побоку и делала то, что должно. Так поступишь и ты.

Ярви покосился на пригожее тело брата, недоумевая, как она может рассуждать так спокойно, стоя на расстоянии вытянутой руки от мертвого мужа и мертвого сына?

— Ты не плачешь по ним?

Лицо матери стянула внезапная судорога, вся ее тщательно наведенная красота треснула и разбилась. Губы разошлись в оскале, веки сморщились, жилки на шее застыли камнем. Долгий леденящий миг Ярви не понимал — то ли она ударит его, то ли разразится рыданиями, и не знал, что пугает его сильнее. А потом — прерывистый вдох, мать уложила на место выбившуюся прядь золотистых волос и снова стала собой.

— Хоть кто-то из нас должен быть мужчиной. — Преподнеся это истинно по-королевски, она повернулась и вышла прочь из покоев.

Ярви стиснул кулаки. Вернее, стиснул один кулак, а на второй руке прижал большой палец к скрюченному обрубку.

— Благодарю за поддержку, матушка.

Он вечно злился. Но уже тогда, когда его злость ничего не могла поправить.

Дядя шагнул к нему, выговаривая мягко, словно пугливому жеребенку:

— Послушайте, мать любит вас.

— Любит?

— Ей надо быть сильной. Ради вас. Ради страны. Ради вашего отца.

Ярви переводил взгляд с мертвого отца на дядю. Так похожи и такие разные.

— Слава богам, ты со мной, — проговорил он, и слова ободрали горло. В его семье все-таки есть тот, кому он не безразличен.

— Ты уж прости, Ярви. Правда, прости. — Одем положил руку на плечо племянника, в глазах блеснули слезы. — И все же Лайтлин права. Мы должны поступать во благо Гетланда. Придется пустить побоку наши чувства.