Всем охранникам она уже поведала красивую историю, как я отказала сотруднику политической службы безопасности и он сказал, что отвезет меня в пятизвездочный отель, — а отвез в тюрьму.
Последняя фраза почему-то сильно веселила полицейских. Они подробно расспрашивали о Рабиа, и по разговору я поняла, что в этом полицейском участке работает кто-то из родственников мерзавца.
В общем, Кристина у нас как пресс-атташе. Связи с общественностью на ее шее.
Я же стараюсь на полицейских не реагировать. Вчера, когда я плакала, уткнувшись лицом в грязную подушку, надо мной собралась целая толпа надзирателей. Подразнив меня и не увидев никакой реакции, самый главный из них и самый жестокий прямо в ботинках подошел ко мне и попытался повернуть так, чтобы мое опухшее от слез лицо могли увидеть и сфотографировать на телефон его друзья. Он тряс меня за плечи, рвал волосы на голове, тянул за ворот и рукава рубахи, но повернуть не удалось. Через какое-то время он сдался и, конечно, жутко возненавидел меня, но остальные перестали мне вообще что-то говорить.
Телефоны у нас отобрали еще вчера, но мы успели сообщить друзьям в Дамаске, что в тюрьме.
По ночам стреляют и бомбят, но не так сильно, как в Дамаске.
День третий
Сегодня нам дали телефон, и мы снова позвонили в Дамаск. Ахмад, хозяин дома, где мы снимали комнаты, и наш хороший друг, был в полной растерянности. Он очень волновался. Сказал, что пытался поговорить с кем-то из русского посольства, но ему отказали. Тогда я попросила друзей из клуба боевых искусств узнать подробности нашего дела. У некоторых из них есть знакомые в силовых структурах, и мне пообещали помочь. Теперь остается только ждать.
Вчера я писала, что еду дают два раза в день, но я ошиблась. Один раз. Я чувствую себя запертой в комнате собакой, которую плохой хозяин забыл покормить.
Мы не знаем имени начальника нашей охраны, поэтому сами придумали ему прозвище: Товарищ Гадкий.
Эта тюрьма — словно склад никому не нужных людей. Родственники слишком далеко, а у друзей нет нужных связей, чтобы вызволить нас. Никто не может нам помочь. Польского посольства в Сирии нет, а в русском посольстве отказались зарегистрировать мое имя, когда мои арабские друзья пришли туда просить о помощи.
Утешает дружба с нашими сокамерницами, которая крепнет с каждым днем. Они очень милые и добрые. Мари хорошо готовит, а Зейтуна, как мне кажется, понимает по-русски. Она очень красивая, хоть и не знает об этом. У нее темная оливковая кожа, тонкие пальцы с ногтями правильной формы и очень грустный взгляд. Я видела по ее глазам, что она все осознает, издевательства полицейских приносят ей душевные страдания. Именно эта боль, точнее, неспособность Зейтуны скрывать чувства из-за сумасшествия, доставляют нашим мучителям огромное удовольствие.
Дел у полицейских совсем немного, поэтому ее никогда не забывают.
— Ну что, Зейтуна, ты сегодня счастлива, да? — что-то жуя и громко чавкая, спросил один из охранников с довольной усмешкой.
— Я устала, очень устала… — слабым голосом промямлила Зейтуна и отвернулась от него.
— Красавица Зейтуна! Кто в вашей камере самый красивый, а? — не унимался он.
Зейтуна поняла, что ее о чем-то спрашивают, но никак не могла догадаться, что ей нужно ответить.
— У тебя такая светлая красивая кожа, Зейтуна! — Двое полицейских за его спиной громко засмеялись. — Я никогда в жизни не встречал такой красавицы!
— Кто красивее — ты или Катя? — спросил кто-то из полицейских.
— Ты или Катя… — повторила задумчиво Зейтуна.