Мы сидели на нашем месте, бросив в траву шлемы, мечи и щиты.
– Никогда бы не подумала, что ненависть может быть такой сильной! Я давно замечала, что он холоден, иногда – чрезмерно суров, но чтобы такое! Болезнь сделала его совсем чужим. Мы не разговаривали целыми днями: он просто отворачивался от меня. Мне казалось, что он сердится за то, что я здорова и буду жить, в то время как он умирает. Терпела, старалась понять. Он ненавидел, когда я молилась, прямо выходил из себя. Разбрасывал мои книги. Но тут я была непреклонна и однажды сказала, что, если он ещё раз прикоснется к книгам или иконам, я тут же уйду.
Она помолчала и едва слышно добавила:
– Он не хотел даже слышать о детях.
У меня сжалось сердце. Настя, любимая Настя, он бил тебя по самому слабому месту! Лишить женщину радости иметь ребёнка…
Обнял её, прижал к себе:
– У нас будет много детей. Столько, сколько ты захочешь.
Она улыбнулась:
– Тогда – очень много! Но только если и папа, и мама каждую ночь будут сражаться, то кто станет воспитывать их?
Мне не хотелось расставаться, не хотелось возвращаться на землю: туда, где я не мог видеть её. Но близилось утро. Свет тонкого мира разгорался сильнее, становился из нежно-прозрачного – сильным, горячим: внизу поднималось солнце. Воздух пылал, оживая, наполняясь, как током, лучами. Это был предрассветный эффект. Потом он остынет, но сейчас – словно все краски неба струились над головами. Я протянул ладонь и прикоснулся к алому цвету.
– Какой художник сотворил это чудо? – краска тонко просочилась меж пальцев. – Мне кажется, что если бы люди могли это видеть, то они бы менялись быстрее.
– Возможно. Или переходили бы на другую сторону, чтобы разрушать, – сурово ответила Настя.
Я внимательно посмотрел на неё:
– Мне никогда не понять природу зла.
Она выпрямилась, резким движением взяла свой меч.
– У зла нет природы, оно – антиприродно!
Никогда не видел её такой строгой и такой спокойной! Мне показалось, что она что-то решила.
– Настя, я должен знать, что происходит…
– Я убью его! Так, как убила бы любую тварь на той стороне.
– Ну что ж, – сказал я, поднимаясь, – тогда сделаем это вместе.