Но меня это не волнует совсем.

Поэтому, когда Марина достала зеркальце из сумочки и уставилась в него — я пораженно хмыкнула.

— Ты и сумку прихватила? Когда твоего брата, всего в крови, на носилках забирали из дома?

— Ян, — Руслан предостерегающе сжал мой локоть.

Я и сама заметила, что повысила голос, он звенит в пустом парке, кроме нас здесь никого.

— Мне уже и в зеркало посмотреть нельзя? — огрызнулась Марина. И злобно щелкнула крышечкой, в сумке нашарила платок. — Руслан, ты слышал? Твоя шлюха читает меня нотации, думает, что…

— Умолкни, — бросил он сухо. И потянул меня в сторону лавочек.

— Мы не должны молчать, что это Марина виновата, — сказала, не понижая голоса, продолжая оглядываться на бывшую подругу, которая осталась у крылечка. Стоит и слюнявит платочек.

И стирает осыпавшуюся под глазами тушь.

— Мирон сам решит, что с ней делать, — отрезал Руслан, сунул в карман сотовый. — Успокойся. Я тебя прошу.

Посмотрела на свои руки. Кожу стягивает, пальцы словно до сих пор в крови. Отвернулась и подняла глаза к окнам.

Чувство такое, что мне не нужно уезжать, бросать его здесь одного. Руслан рядом, локтем касаюсь его напряженного тела.

Дернулась и отступила на шаг.

— Что такое? — он достал сигареты, щелкнул зажигалкой. Посмотрел на меня, сощурившись. — Подойди ближе, — в его голосе послышались властные ноты.

Не шелохнулась. Покосилась на Марину — его невеста закончила с лицом и теперь с ожесточением чешет волосы расческой, еще немного — и искры полетят.

Она глаз с нас не сводит. И я не могу не думать, что она все видела, как я отдавалась двум мужчинам, в их доме.

Мне место в аду.

Отвернулась и обняла себя за плечи. Утренняя прохлада студит голову и мысли, стою и мелко дрожу.

Я еще на балконе должна была прекратить это.

Закричать, убежать. Не соглашаться. Не позволять.