До того дня смерть матери, несмотря на то, что он знал наверняка, видел своими глазами, была для Германа словно в параллельном мире. Реальность, и в то же время — вымысел. Скромный памятник, поставленный когда-то Ниной на скудные средства, которыми она располагала через год после гибели сестры, ставил всё на свои места. И это отдавалось тупой болью вкупе с глухим отчаянием.
Тогда рядом с Германом не было никого, кому можно было бы выплеснуть свою боль, но у Ярины был он. Герман готов был умереть, лечь рядом на этом самом чужом ему кладбище, лишь бы оградить своё синеглазое сокровище от сковывающего ужаса, страха смерти, стука зубами в темноте ночи — того, что происходило с ним сразу после первого посещения могилы матери.
Восемнадцать лет — формальная взрослость. Можно идти в армию, употреблять алкоголь, вступать в половые связи, в брак, брать кредиты, полноценно отвечать перед законом. На самом деле — черта на границе, когда многое ещё невозможно осознать и принять детским мозгом.
Они пробыли в городке четыре неимоверно долгих дня. Ярина вместе с Германом — он не отпускал её от себя ни на шаг — съездили в полуразвалившийся дом, откуда когда-то забрали жалкую, в грязных лохмотьях старуху. Дом за пять лет вышел из строя, в одной половине обвалилась крыша, во второй гулял ветер. Мало-мальски ценные вещи растащили, остальное пришло в негодность. Рухлядь, тряпьё, смятая бумага, битое стекло — всё это больше походило на помойку, чем на остатки человеческого жилья.
Сходили в квартиру, где когда-то жила маленькая Ярина. Оказалось, ключи всё время хранились у соседки, которая, едва завидев Ярочку, тут же её узнала, принялась целовать, причитать, хвататься за сердце. К удивлению, в квартире сохранились следы семьи Ярины. В одной из комнат стоял допотопный сервант, между стёклами красовались фотографии маленькой Ярины.
Какой же хорошенькой девчушкой та была! Огромные глазёнки, смотрящие на мир с искренним интересом, пухлые щёчки и ладошки, задорная, широкая улыбка. Земля и небо по сравнению с подростком, которого Нина Глубокая забрала из детского дома — зажатого, постоянно готового дать отпор всему миру, и всё же наивно трогательного, похожего на испуганного оленёнка. Где же были твои глаза, Дмитрий, если позволил такому произойти с родной кровью?..
Ярина собрала всё, что, по её представлению, было важно — всего несколько пакетов фотоальбомов, тетрадей, посуды, безделушек, закрыла дверь на замок и вернула ключи соседке.
— Напишу дарственную, — сказала она Герману, когда спускались по лестнице пятиэтажки. — Мне эта квартира ни к чему, а у тёти Айлы пятеро детей.
— Как знаешь, — согласился Герман.
Тем временем в СМИ, сначала тихо, а после всё сильнее и сильнее, как небольшой смерч перерастает в тайфун, поднимался нездоровый интерес к личности наследницы Дмитрия Глубокого. То один, то другой горе-блогер касался личности Ярины, её приёмной матери, самого Маркова, ситуации вокруг семейства Глубоких. Сначала вскользь, проверяя отклик аудитории, потом всё с большим и большим оживлением.
Интернет издания поднимали собственные статьи, опубликованные несколько лет назад. Вспоминали совсем недавнюю волну быстро стихшего интереса к отношениям Ярины с собственным не то братом, не то близким родственником. Всё чаще вспыхивали ожесточённые споры среди диванных критиков и аналитиков. Псевдопсихологи рассуждали о кризисах в семейной жизни на примере Нине Глубокой, сексологи — о комплексах и возможности интимной связи между Марковым и Яриной.
Ничего нового, интересного или слишком скандального, чтобы поджечь волну поистине нездорового интереса, как это случилось пять лет назад. Пересуды, интересные лишь излишне любопытным, да живущим в социальных сетях круглосуточно.
В общем-то, даже несколько мелких журналистов, подстерегающих Германа и Ярину у кладбища, квартиры, при выходе из кафе или из домика на склоне горы, не вызывали сильного раздражения. Ярина морщилась, как от зубной боли, хватала с силой Германа за руку, тот молча проходил мимо любопытных глаз, изредка, особо рьяным грозил разбирательством в суде. Отчётливо понимал — не будет никакого суда, да и интереса у публики столетняя по нынешним меркам, новость вряд ли вызовет. Погудят, как потревоженные перед сном пчёлы, и успокоятся.
Германа больше волновало то, что именно скрывала Ярина, а то, что она что-то скрывает, становилось с каждым днём яснее.
Глава 21
Ярина, бледная, осунувшаяся, всё ещё не пришедшая в себя после похорон бабы Тоси — надо же, у безликой старухи, судьбой которой Герман не интересовался никогда, появилось имя, — и посещения города детства, бродила по небольшому аэропорту, напоминая саму себя пятилетней давности.
Герман собирался заказать частный самолёт. Сам он редко пользовался услугами частных авиакомпаний — ни к чему это, лишь в случаях, когда прописывался негласный протокол. А вот Нине, тем более Ярине, всегда оплачивал перелёты. В этот раз не сложилось. Ярина махнула рукой, заявив, что полетит и лоукостом, ей всё равно. Естественно, никто не собирался лететь эконом-классом, когда существует бизнес.
Одним глазом Герман поглядывал за Яриной, которая хмуро озиралась по сторонам, время от времени начиная жевать губы, другим изучал отчёт из дальнего филиала. Дела, кажется, даже во сне не давали ему покоя.
Герман пообещал себе, что на новогодние каникулы возьмёт свою девочку и рванёт с ней куда-нибудь подальше от действительности, от трагедий, от бесконечных решений, которые он обязан был принимать без перерыва на обед и выходные дни, от всего, что разделяло его и Ярину.
Впрочем, только ли дела их разделяли? Герман отчётливо видел — нет. Было ещё что-то, и это не давало Ярине покоя. А ведь она практически не изменилась, ничто в ней не поменялось за пару месяцев их связи. Может, он зря накручивает себе? Усталость, ревность, желание заграбастать то, что ему не принадлежит? Чувство вины, глухой неправильности, в то же время осознание, что вот это — их связь, — и есть его путь, который он должен пройти до конца.