Один из моих клиентов, особенно нравившийся мне, — как оказалось, аспирант факультета психологии, — сказал как-то: «По восьмибальной шкале эмпатии Роджерса я бы поставил вам три». Я почувствовал, как меня захлестнула волна негодования и обиды. Это продолжалось всего мгновение, после чего пришлось подавить свои чувства. «Замечательно, — сказал я, — целый месяц ожидал негативного переноса, и вот он налицо».

Где-то в глубине обида все еще давала о себе знать.

«Я также предполагал пронаблюдать, насколько меня хватит», — отметил я про себя. Моя защитная система сработала и выиграла битву, обида была успешно подавлена, а вера в миф психотерапии благополучно восстановлена: в этой комнате находится один страждующий со своими страданиями и один профессионал, у которого есть и то и другое.

Если спросят, верю ли в то, что у меня есть все это, я честно признаюсь, что не верю; мне слишком хорошо известно, что это не так. И все же, когда я нахожусь в кабинете с клиентом, то порою допускаю к себе этот миф. Делаю это частично из рационализации, так как сейчас не время погружаться в собственные проблемы; достаточно моих попыток понять клиента. А частично — из-за целого «огорода» собственной защищенности и нарциссизма.

Теперь проблема, как вы, несомненно, заметили, состоит в том, что негодование и обида не исчезнут, если я попытаюсь просто их проигнорировать. Возможно, они станут причинами дальнейших трудностей, точнее, станут причинами трудностей клиента. Может быть «бессознательно» я буду ждать момента, чтобы вернуть, даже очень незаметно, обиду моему клиенту. Или, что более вероятно, придется избегать попыток показывать, какой я эмпатичный терапевт. Конечно, как и большинство коллег-терапевтов, я слишком сознателен, чтобы намеренно делать подобные вещи, но, тем не менее, определенно, мог бы сделать это.

Еще один клиент лечился у меня несколько лет назад. Он пришел по причине постоянно повторявшейся у него потребности срывать свои планы всякий раз, когда успех казался неизбежным. Выслушивая историю его семьи, я чувствовал, что особенно меня волновала и расстраивала одна часть этой истории. В пределах своих мнестических возможностей он вначале осознал, что в детстве с его младшим братом происходило нечто странное, — ему было очень трудно в школе. Позже клиенту стало ясно, что его брат — умственно отсталый. Брат был самым любимым для него человеком из всех, кого он знал, и его лучшим другом. В дальнейшем клиент продолжал делать профессиональную карьеру и добился значительных результатов, но в погоне за успехом он ухитрялся постоянно вырывать поражение из тисков победы.

По мере того как он рассказывал мне свою историю, обнаружилось много деталей, способных содействовать и, как оказалось, содействовавших его отказу от успеха. Но одна, особенно выделявшаяся, выражалась в щемящем чувстве все большего отдаления его любимого брата. Неудивительно, что и я сосредоточился на этом, поскольку моя младшая сестра родилась умственно отсталой и большую часть своей жизни провела в лечебнице. Среди чувств по отношению к сестре была огромная печаль, а также сильное ощущение вины. Когда я оглядываюсь на свою работу с этим клиентом, то испытываю благодарность, потому что мои собственные конфликты помогли быстро направить внимание на его чувство вины, — почву, оказавшуюся очень плодоносной. Вероятен и другой вариант. Я мог бы просто почувствовать слишком сильную бессознательную тревогу, так как была затронута тема, вызывающая сильную боль. В интересах самозащиты можно было бы закрыть глаза на важность взаимоотношений клиента со своим братом.

Две скрытые драмы

Глубинные психологи учат нас, что многое из происходящего в сознании клиентов, как и у всех остальных, скрыто от них самих. Каждая личностная история, каждое глубокое желание личности, ее импульсы и страхи лежат вне поля зрения. Тем не менее, они в значительной степени определяют поступки личности и ее сознательные позиции. По мнению психологов, это верно как для клиентов, так и для терапевтов. Таким образом, в дополнение к явным рациональным взаимоотношениям, обнаруживающимся в консультационном кабинете, происходят две скрытые драмы, которые разыгрываются в сложном взаимодействии друг с другом: психическая драма клиента и психическая драма терапевта.

В предыдущих главах мы видели, какую важную роль играет терапевт в драме клиента. Начиная с первого телефонного звонка бессознательные шаблоны истории клиента превращают события взаимоотношений и характерные особенности терапевта в неиссякаемый калейдоскоп чувств и мыслей о терапии и терапевте.

Несколько лет спустя после описания феномена переноса Фрейд заметил, что нечто подобное происходит и у терапевта по отношению к клиенту. Этому феномену Фрейд дал имя контрперенос и рассматривал его как препятствие[82]. Идеалом был абсолютно объективный наблюдатель, чье внимание было бы приковано к ассоциациям клиента, а собственные заботы и проблемы находились бы далеко от приемного кабинета. Если этот идеал не достигался, то страдала терапия. Позже некоторые из последователей Фрейда стали подвергать этот взгляд сомнению: конечно, было много примеров, когда контрперенос оказывался вредным для клиента и терапии, но случалось и так, что с помощью контрпереноса терапевты постигали кое-что в проблемах клиентов, чего они не могли узнать никаким другим путем[83].

Это открытие вызвало новый интерес к изучению контрпереноса. Постепенно выяснилось, что, независимо от того, сколько «личной терапии» имеют терапевты, независимо от того, насколько хорошо они «проанализированы», в консультационном кабинете неизбежно будут разыгрываться две сложные драмы, и одна из них будет происходить в бессознательном терапевта. Поэтому понятно, что чем лучше терапевт будет осознавать этот факт, тем безопаснее он будет для клиента и тем богаче будет источник информации для терапевта[84].