Сухой вернулся к пиру. Сел к Артему, улыбнулся так, как будто губы растрескались и больно было их растягивать.

Кирилл от обиды на мать ковырял вилкой Прошке зажмуренный глаз. Дашка накладывала Илье Степановичу жирного бедра. Артем взял Сухого за локоть.

– Что там, дядь Саш?

– По твою душу пришли. Ну мы им, конечно, от ворот поворот.

– Орденские? От Мельника?

Аня держала нож в руке так, как будто ударить собиралась им. Артем положил пальцы на карман. Наган там был, на месте.

– Нет. С Ганзы.

– Много их? Спецназ прислали?

– Два человека. Гражданские.

– Двое всего? И что? Что говорят?

– Говорят, времени дают думать до утра. Понимают, что мой сын и все такое, – Сухой смотрел в тарелку. – Что не хотят доводить до крайности.

Артем насчет сына не стал спорить.

– И что утром?

– Введут полную блокаду станции. У нас больше ничего не станут закупать, и нам ничего продавать не будут. Комбикорм и прочее. Плюс запрет на передвижение. Говорят, с Алексеевской решили уже.

Встал Андрей, старший разведчиков. Поднял стакан.

– Тост! Мы с батькой это с твоим уже обсудили, Артемий. Со мной, товарищи, случился форс-мажор. Я влюбился. И любовь моя проживает на станции Краснопресненская. Я понял: пора. Тридцать восемь. Так что покидаю родную и любимую станцию ВДНХ и переезжаю к невесте на Ганзу. В общем, я за что? За то, чтобы каждый из нас, Артем, нашел свое место. А мое место свободно теперь – для тебя!

Артем кивнул, встал, чокнулся, сел. Зашептал Сухому:

– А мы сколько продержимся?

– Не знаю. Грибы, видишь… На свинине сколько-то. Только кормить нечем будет. Весь корм с Ганзы идет же…

– Да с каких пор Ганза вообще кормами торгует? Откуда у них-то? Их хворь не тронула, что ли?