Золотова всегда болезненно относилась к чужим проблемам, особенно если была как-то причастна к их возникновению поэтому домой она вернулась с неприятным чувством вины. Вот как получилось! Та статья никому не помогла, а самому Вите даже навредила.
Войдя в тесную, знакомо пахнущую, прихожую, Вика поставила пакет с банкой пива и продуктами на пол. Она медленно, устало вылезла из куртки, неловко сковырнула с ног грязные ботинки и, подхватив пакеты, поволоклась на кухню. Завтра придётся весь день жарить, парить и варить. Еда в доме должна быть в изобилии, свежая и горячая.
Пакет выпустил из себя огромную кипу непокорных свертков. Каждый норовил с ветерком съехать с общей кучи и хлопнуться об пол. Вика запрыгала вокруг стола, борясь с этой тенденцией, но была наголову разбита, потому что противника поддерживала сила земного притяжения, а Вику — никто. От обиды за отсутствие у себя тылов пусть самой скромной прочности, Вика села на пол и заплакала. Пакеты весло попрыгали со стола, но самые сознательные, все же остались. Спасибо и на этом.
А как она надеялась на сегодняшний вечер! Как ждала его всю неделю! Как была благодарна своей единственной союзнице — рыбалке. Иногда Вике казалось, что если бы не эти перерывы, эти свободные один — два вечера в неделю, она бы уже умерла. И если бы не работа. Вспомнив о работе, о гитарных струнах и Вите Калачёве, Золотова заплакала еще горше. Иногда ее прорывало вот так, при малейшем поводе. Раньше она не позволяла себе распускаться — сказывалась спортивная школа, где учили всегда подниматься после падения и пытаться преодолеть себя снова и снова. А в последнее время слишком устала играть пьесу «Спокойствие и выдержка» перед одним зрителем во всем зале. Тем более, что этот зритель — она сама и есть!
Просижу тут весь вечер, буду сидеть и плакать, и плакать, и плакать...
Потом, не поднимаясь с пола, потянулась за банкой пива, нащупала ее на столе, открыла и попыталась отхлебнуть. В рот попала одна пена. Нужен был стакан и эта простая потребность вывела Вику из слезливой апатии, заставив подняться с пола. Она неловко повернулась, вставая на ноги, и поясницу пронзила боль. После выкидыша все время болела спина. Лечиться не хотелось. Какой смысл? Детей уже не родить, а в ее собственной жизни одной болью больше, одной меньше — без разницы!
Постепенно все стало приходить в норму: нашелся стакан, несколько глотков пива освежили горло после соленых слез, пакеты перестали кочевряжиться и послушно улеглись на полках в холодильнике. Вспомнились слова Вити о том, что статья о водителях была его собственной инициативой. Ладно, не так уж Вика и виновата! Золотова приготовила себе поесть, включила телевизор, пощелкала пультом, решила принять душ. В ванной, спустив джинсы на пол, завозилась с замком на серебряной цепочке и тут услышала телефонный звонок. Выскочила из ванной, путаясь в штанах, отчего ее походка напоминала передвижение каторжника в кандалах.
— Да! — Вика схватила трубку. Там что-то запиликало и когда связь установилась, Витя Калачев сказал:
— Узнал я все, как и обещал. Записывай!
2003 год
Алиса всегда любила солнце. Она с легкостью переносила летнюю жару, никогда не отказывалась поработать на даче с родителями и обожала ходить с подружками на пруд. Люди прячутся от солнца, часто называют его назойливым и обжигающим, мажутся солнцезащитными кремами и носят на головах шляпы и фуражки. Но только не Алиса. Она настолько обожала светило, что не могла защищаться от него. Это же все равно что защищаться от самой себя! От природы смуглая и жароустойчивая, Алиса могла часами ходить по раскаленному летнему городу просто ради удовольствия ощущать солнечные поцелуи на плечах, руках, икрах ног. А если обгорала и ночью мучилась от боли и повышенной температуры, то никогда и никому не жаловалась. Она не имела такой привычки — жаловаться.
А зимнее солнце Алиса любила еще больше. Эти редкие деньки с бриллиантовой пылью в воздухе и кипельной белизной на земле казались ей драгоценными камнями в унылости будней, чудесным праздником, личным и собственным праздником Алисы Мысковой.
Не любила только дождь...
— Аленька! — раздался мамин голос из двери кухни, — помоешь посудку? А то я...
Мама не договорила, потому что зазвонил телефон.
— Ага, Валь... Да, слышала. Валь, я сейчас возьму трубочку в спальне и мы поболтаем... — потом Алисе: — Доченька, я с тетей Валей поговорю по телефончику, а ты тут...
— Хорошо, мамочка, — Алиса покладисто, как и обычно, согласилась помочь по дому. Она была образцовой девочкой. И в свои двадцать два тоже. Мама, да и папа, возраст дочери законсервировали в районе двенадцати лет и жили в чудесном сказочном мире неведения и родительской беззаботной гордости. Алиса же не могла разрушить эту сказку. Алисы вообще, и Мыскова в частности никогда не рушат чужих иллюзий, но и в свои посторонних не пускают.
Хрупкие, но сильные руки отложили гитару и костяной медиатор. На гитаре не было струн. Кончились струны. А были хорошие, импортные. Папа из Москвы привозил когда-то. Он хотел и гитару ей подарить покруче, но гитару Алиса менять отказалась — любила свою старую. Вот новые струны ей понравились. Медиатор тоже имел свою историю: эту вещицу ей когда-то, три года назад, подарил Андрюшка. Три года? Не может быть! Она живет без Андрюшки три года и до сих пор не понимает, как. Алиса позвонила ему года полтора назад, когда было плохо до конца, но его строгая мама ответила, что Андрюша теперь живет и служит под Магаданом. После армии он остался служить в своих ракетных войсках. Теперь он поступил в военный институт и скоро станет офицером. В Гродин Андрюша не вернется никогда. Эта высокомерная женщина обожала своего Андрюшу, но, как ни странно, разбаловать его так и не сумела. Зато воспитала в нем болезненную щепетильность и непримиримую брезгливость. Особенно в области морали. Андрей был строг и к себе, но и остальных судил по высшей мерке. И, уж конечно, жена Цезаря должна быть не такой как Алиса... не изнасилованной.
Она пошла на кухню, заметив по дороге, что мама уже упала в искусственный мех на своей кровати. Ее сакраментальное и даже пресловутое «Ага, Валь!» могло бы раздражать, если бы не было таким родным и уже совсем далеким.
Алиса взялась за посуду. Мойка стояла рядом с окном, и в него лезла вся серость этого мира. Был ноябрь, было бесприютно настолько, насколько это возможно для одной небольшой и поломанной души. Хотелось солнца.