Теперь у нас есть общее представление о людях с расщепленным мозгом. Они быстро переключаются между целостным разумом и двумя отдельными; существование единого разума отчасти обеспечивается петлями причин и следствий, выходящими за границы тела; и даже в расщепленном разуме наблюдается частичная целостность в отношении некоторых явлений, таких как настроения и эмоции, означающая, что «два» разума разделены не полностью. Я отдаю предпочтение двум более спорным вероятностям, быстрому переключению и частичной целостности, и хочу их объединить. Это не так сложно себе представить, как многие предполагают.
Расщепленный мозг – сплошная загадка, и моя интерпретация может быть ошибочной{142}. Вероятно, как минимум иногда пациенты не переключаются, а перманентно пребывают в состоянии «двух разумов» (хотя я думаю, что у этих «двух» все равно в какой-то мере будет наблюдаться и частичная целостность, и одинаковый настрой.) Мы вернемся к этим вопросам позже, когда еще одна деталь головоломки встанет на свое место. Но я думаю, что проработка этой интерпретации загадки расщепленного мозга поможет нам в размышлениях об опыте, субъективности и мозге. А теперь давайте вернемся к осьминогам. Тут мы уже говорим не о последствиях хирургического вмешательства и не о каких-то особых условиях, но об обычной жизни в теле осьминога. Может статься, здесь мы отыщем ту же комбинацию особенностей, но, так сказать, в мягкой форме – без эффектных пробуждений к жизни сознательных «я». И вот о чем я думаю.
Иногда осьминог – это единый целостный агент. Когда он бросается мусором или мчится на реактивной тяге, животное целостно, и его опыт это отражает. Но в те моменты, когда щупальцам позволено блуждать и разведывать, есть вероятность, что «центральный» осьминог не «владеет» этими периферийно направляемыми движениями.
Блуждая, щупальца ведут себя как очень простые агенты. Они ощущают и реагируют действием. Но есть ли у них собственный субъективный опыт? Я думаю, это было бы слишком. Может, они действительно достаточно сложны, чтобы получать опыт, в них достаточно нейронов – мозг пчелы состоит из миллиона нейронов, а в каждом осьминожьем щупальце их десятки миллионов, – но, учитывая их связь с нейронной сетью других щупалец и центрального мозга, конечности осьминога, скорее всего, никогда не обретают собственного «я» интересующего нас типа. В конце концов, у нас есть не только гипотеза «1+8», но и «1+1» – она отражает то обстоятельство, что нейронная сеть отдельного щупальца не самостоятельна, даже когда ему позволено шастать вокруг и заниматься собственными делами. Возможно, ни вся многорукая сеть целиком, ни отдельные конечности не обладают достаточным уровнем интегрированности, чтобы выступать подлинными субъектами. Но щупальца действительно обладают какой-то крупицей того, что я описывал как основу субъективности. Если бы у всех или у каких-то конечностей возникали проблески сознания, имело бы смысл говорить о частичной целостности. Стресс, уровень энергии, возбуждение и тому подобные состояния могли бы распространяться на все животное целиком, даже если щупальца ощущают внешний мир и реагируют на него независимо. Я должен заметить также, что, хотя я и писал о восьми щупальцах как о равноценных, первая и вторая пара конечностей осьминога обычно активнее прочих.
Как бы там ни было, когда осьминог «группируется» и берет тело под общий контроль, щупальца своей автономности лишаются. Тогда эти свойства щупалец, какими бы они ни были, поглощаются, растворяются в целом. Значительные сдвиги в субъективности, которые мы изучали на примере человека (тест Вады, расщепленный мозг), возникают в результате внешнего воздействия. Но, если осьминог тоже перескакивает от целостности к расщеплению, это происходит иначе. Можно предположить, что осьминог «сосредоточивается» в реакции на ситуацию, которая требует координированных действий, возвращая себе контроль над щупальцами, которым до этого было позволено блуждать.
Если это верно, то чем же такая психическая группировка отличается от того, что происходит с человеком, когда он внезапно концентрируется на собственном дыхании, пережевывании пищи или ходьбе, на которые за секунду до этого не обращал внимания? И не похож ли осьминог на музыканта, который механически наигрывает мелодию и вдруг фокусируется на процессе? Я думаю, это разные вещи. Когда центральный мозг осьминога не контролирует ситуацию, щупальца ведут себя как отдельные агенты, и их активность регулируется на местном уровне их же собственными ощущениями. Движения щупальца влияют и на то, что оно почувствует в следующий момент. Примеры, касающиеся человека, больше напоминают включение-отключение автопилота.
Сравните ситуацию, в которой вы ощущаете, что ваша рука случайно коснулась чего-то необычного. Информация поступает в головной мозг, и (если только это не рефлекс или не другой особый случай) сама по себе рука никак не отреагирует, пока мозг ей не прикажет. Как это происходит у осьминога, мы точно не знаем, но представляется, что в тех случаях, когда конечность чего-то касается, информация тоже поступает в центральный мозг, однако щупальце самостоятельно реагирует на прикосновение. Животное как целое знает, что щупальце чего-то коснулось, может увидеть и, скорее всего, ощутить, что происходит, но реакцию определяет сама конечность. Поэтому, когда осьминог фокусируется и берет управление на себя, от него требуется больше, чем от человека в подобных случаях. Осьминогу нужно интегрировать частично независимые процессы, происходящие в разных частях тела, причем в условиях, когда части тела, предоставленные сами себе, стремятся к чему-то вроде независимой агентности. Следовательно, осьминог в обычном своем состоянии может переживать слабое подобие эффекта расщепленного мозга – переключаться от состояния целостности к проблескам автономности всех или отдельных конечностей. Когда осьминог фокусирует внимание, чтобы осуществить координированное действие, эти проблески сознания поглощаются или растворяются. Выше я высказывал опасение, что интегрированность кажется непременным условием существования субъективности и, следовательно, опыта, а осьминогов не назовешь особенно цельными. Мы буквально в реальном времени наблюдаем, как они повышают и понижают уровень своей интегрированности.
Осьминог ставит под вопрос множество деталей гипотезы, которую я пытаюсь сформулировать. Может быть, его организация по формуле «1+8» в один прекрасный день вынудит нас пересмотреть всю идею субъективности целиком, как и ее зависимость от степени интегрированности животного. Даже учитывая огромный объем непроясненных вопросов, само обсуждение проблем, которые ставят перед нами расщепленный мозг, тест Вады и жизнь осьминогов, во многих отношениях меняет наше представление о том, как может психическое существовать в физическом. Во-первых, переключение не такая уж экстравагантная идея. Если разум – это паттерн нейронной активности, он может стремительно зарождаться и прекращаться, трансформироваться, расширяться и сжиматься. Выразить какое-то, так сказать, официальное признание этого постулата несложно, но тест Вады демонстрирует некоторые из его следствий. Идею частичной целостности тоже считали в высшей степени сомнительной, но и она может стать ориентиром в размышлениях об опыте животных. У многих животных сенсорные потоки в известной мере изолированы друг от друга, но состояния, подобные настроению, насыщению или стрессу, могут охватывать все их существо целиком.
Если мы откажемся от, надо признать, чрезвычайно соблазнительной идеи крошечных добавочных «я» осьминога и предположим, что общий центр опыта у этих животных активен постоянно, то и в этом случае строение тела осьминога довольно экзотическим образом будет влиять на его опыт. Осьминоги могут довольно долго тихо лежать, как это делают кошки, и, вероятно, дремать. Иногда же они, напротив, проявляют взрывную активность: носятся на реактивной тяге, кидаются мусором, роют норы. А иногда поведение животного представляет собой нечто среднее, и такие моменты особенно интересны в свете вопросов о воспринимающем «я». Осьминог может разгуливать по ровной местности, и кажется, что действиями его щупалец управляет центральный мозг, но при этом они – явно по собственному почину – отклоняются и совершают массу необязательных действий. Когда осьминог находится в покое, две или три его конечности могут одновременно расползаться в разные стороны. Хотя осьминог многие свои действия направляет, прибегая к помощи зрения, другие органы его чувств также прекрасно развиты. Присоски на щупальцах усыпаны химическими датчиками. Когда осьминог касается щупальцем вашего пальца, он пробует его на вкус; осьминог различает прикосновение руки в латексной перчатке и обнаженной кожи. Кроме того, оказалось, что кожа осьминога чувствительна к свету. Конечно, нельзя сказать, что он видит кожей, – поверхность его тела не способна сформировать и обработать изображение, – но эти животные буквально кожей ощущают не только интенсивность света, но и его изменение, тени и, возможно, даже цвета и оттенки.
Если сложить все вместе, то получается, что перед нами опыт, данный в форме, весьма отличной от нашей собственной. Учитывая, что сенсорная информация от кожи и присосок на щупальцах поступает не только в периферические нейронные сети, но и в центральный мозг, осьминог кажется существом, оснащенным обширной ощущающей поверхностью и довольно непредсказуемым с точки зрения центрального мозга. Блуждая, щупальца меняют очертания тела, наталкиваются на предметы, поверхности и химические вещества, которые вызывают сенсорные впечатления, причем случиться это может в нескольких щупальцах одновременно. Осьминог действительно
Вниз, к звездам
Как-то раз в середине австралийской зимы я спустился вдоль закрепленного на дне троса в Октополис. Меня сопровождал Мэтт Лоуренс, обнаруживший это место десять лет назад.
На поверхности светило солнце, но по мере того, как мы спускались, краски выцветали, а свет мерк. Скоро мы оказались над плоской равниной, которая окружает город осьминогов. Добравшись до Октополиса, мы увидели, что вокруг него дежурят четыре акулы, словно бы взяв город в оцепление. Акулы принадлежали к тому же виду, что фигурирует в части «Осьминог и акула», но были гораздо больше. Одна была длиной как минимум два с половиной метра. Осьминоги затаились и старались не высовываться, поэтому мы с Мэттом отправились дальше.
Дно в этой части залива покрывают мягкий серый песок и водоросли всех оттенков зеленого – от оливкового до почти черного. Когда мы чуть удалились, я заметил полянку морских звезд; их там было неожиданно много. При ближайшем рассмотрении это оказались морские лилии. Их нечасто называют морскими звездами, поскольку имя зарезервировано для близкородственного вида с толстыми лучами. Но и те и другие – иглокожие и принимают форму звезды. Морские лилии с их изящными лучиками оправдывают свое название: они действительно напоминают пышные бутоны.
Тип иглокожих делится на два больших подтипа. Кринодеи (
Морские лилии, поселившиеся рядом с городом осьминогов, маленькие, с лучиками не больше пяти сантиметров в длину. Цвета они в основном белого или серебристо-белого, но встречаются и темно-фиолетовые. Не то чтобы они были повсюду, но нельзя было продвинуться хотя бы на несколько метров, чтобы какая-нибудь из них не появилась в поле зрения, вынырнув из тусклого света. Мы плыли над полем звезд.
Продолжая наше путешествие по истории эволюции животных, в этом месте мы совершим следующий важный шаг и перейдем с одной ветки древа жизни на другую. На эволюционном древе животных есть большая ветвь билатеральных видов, к которым мы перешагнули от кораллов с их радиально-симметричными телами. Ветвь билатерий, в свою очередь, делится на две. К линии
Иглокожие существуют как минимум с кембрия{144}. Реконструкции изображают первых иглокожих в виде плоских ползающих существ, похожих на других ранних билатерий, как мы их себе представляем. Они эволюционировали, принимая самые разные несимметричные, а затем спиралевидные формы, но остановились в итоге на теле в виде звезды, что кажется шагом назад, возвратом к мягкому кораллу из третьей главы.
Некоторые морские звезды довольно ловко ползают, а морские огурцы меня вообще поражают: как-то раз я видел, как по дну перемещались несколько крупных особей, лихорадочно набивая рты пищей. Но многие иглокожие предпочли неторопливую жизнь в теле, похожем на цветок.
Мы плыли над полем этих животных. Но жили здесь не только звезды. Когда мы добрались до места, которое можно назвать выселками Октополиса, появился крупный тюлень. Он стремительно приблизился к нам, остановился, чтобы рассмотреть, и умчался прочь. Двигался он с невероятным проворством, вращаясь вокруг своей оси и с легкостью рассекая пространство.