У больничного крыльца собралась небольшая толпа. Женщины, завидев меня, замолчали, но глаз не опустили. Я узнал среди них мать Рудиной.
— Товарищи! — Турщ возвысил голос до торжественного. — Медицинский работник, присланный из города, из Доноблугро, точно установил, что смерть товарища Рудиной наступила от болезни сердца.
Его перебили выкрики, гул усилился:
— Наброд[12]! Уж он так знает!
— Поди брешет, гундор[13]!
— Балабон[14]!
— Вредные слухи…
— А ну!
Крики стали громче, лица — злее. Я поднял руку.
— Послушайте! — Мои слова потонули в свисте. Понял, что не перекричать, заговорил негромко: — Простите…
Сработало. Те, кто ближе, замолкли, вслушиваясь, зашикали на остальных. Гул постепенно затих.
— Простите, — повторил я, — что пришлось прервать погребение. Поступить не по-людски. Но выхода не было. Погиб ваш товарищ, — я посмотрел на мать, — дочь. Мы должны дознаться, установить.
— Дело говорит, — высокий голос из толпы. — Жаль девку.
— Поэтому мы будем благодарны, — я «ковал железо», — за любую помощь. Мне нужно поговорить с теми, кто ее хорошо знал…
Лица, напряженная тишина. А потом снова гул голосов, волнами, недовольный, но уже без злобы.
— Зачем вам это? — Турщ дернул за руку, махнул в глубь крыльца. — Баста! Сделано дело. Диагноз окончательный.
— На подробности вам плевать? — я злился и не скрывал этого. — Любовь Рудина сделала аборт незадолго до смерти. Ее, очевидно, преследовали, испугали! Возможно, отец ребенка? Не станете искать? И тот, кто переместил тело, тоже пусть гуляет?
Турщ помолчал, похлопал по карманам, но папиросы не достал.
— С этим мы сами решим. Руководству я предоставлю отчет по вашей работе. А вы — можете ехать.
Мне довольно сильно наскучило, что все распоряжаются мною. Ответил резче, чем собирался: