— Такой! Огненный. Собой… вот как багра — наподобие макового цвету. Ты ступай уж, дай нам-то справить все! Не по-божески ты у церквы.

— Так ведь и поделать было нечего. Я уйду, только вы мне еще скажите. Одежда у нее порвана. Есть здесь такое место, где колючего кустарника много?

— Ажина? А може, терн, — она задвигала пальцами, будто растирая невидимую ягоду. — Да фсюду, в ямах, там не пробересся.

— А не знаете, где ткань, в которой ее нашли?

Терпилиха сноровисто при ее грузной комплекции крутанулась, крестясь на угол, поплевала, шепча, я расслышал: «Соль да печина»[20].

— Тряпку эту окаянную с бесовым знаком фельдшериха забра́ла.

Стукнула дверь, потянуло сквозняком с улицы. Вошли еще несколько женщин. Не желая им мешать, я вышел.

У двери я уловил обрывок разговора: говорили явно обо мне. Щепетильность при моей работе лишняя. Я остановился и прислушался:

— …так как же, Аркаша, его называть: гражданин милиционер?

— Товарищ доктор, Анечка. Он врач.

— Удивилась — так молод. И волосы длинные. Эпатажничает?

— Напротив. Довольно прост. Кажется, с ним не будет сложностей: а уж мы опасались, что пришлют человечка позубастее.

В который раз я подумал, что надо бы остричь волосы. А может, наоборот, бороду отпустить? Даст солидности. Погромче хлопнул дверью, вошел. Рогинский представил:

— Анна Сергеевна, жена.

Интересная пара. Женщина некрасива лицом: мелкие, не слишком выразительные черты, ушные раковины чересчур большие, немного оттопыренные. Волосы причесаны так, чтобы скрыть лопоухость, но при этом, несомненно, женственная — высокая блондинка, розовая тонкая кожа светится, великолепную фигуру подчеркивает платье канареечного цвета, кокетливое, удивительное в деревне. Окинула взглядом. Протянула мягкую белую руку, слабо пожала.

— Вас удобно разместили?

— Да, благодарю.

— Так отчего же она умерла? Отравилась?

— Нет, почему вы подумали?

— Так. Просто. Я от этой погоды сама не своя. Мигрень.