– Я не могу, Ваня.

– Маш, ты что, в самом деле?! – разозлился Иван, схватив меня за руку. – Что за капризы?

– Убери руки. Я сказала – работать с ними не буду.

– Ну и сиди тут, – совсем вышел из себя Ванька. – Полтора часа можешь телик смотреть, потом я тебя домой отвезу.

Я уселась на диван, скинув туфли, и задумалась. Значит, Арик решил Наринку на танцы отдать... Из всей семьи именно Арик всегда спокойно и с уважением относился к моему роду занятий. Он и Косте иногда возражал в том духе, что, мол, это ж искусство, красиво и все такое. Странно, почему Наринку, а не старшую – Манушак? Та, насколько я помню, гибкая, как лоза, тоненькая и очень красивая, у нее могло бы получиться. Помню, что во время семейных торжеств именно Манушак всегда устраивала маленькие представления – танцевала, пела. Я хорошо помнила ее на юбилее отца Кости: тоненькая девочка в белом платье танцевала что-то национальное – я всегда с трудом запоминала сложные названия армянских танцев. Наринэ же была более замкнутой, стеснительной, очень похожей на мать.

Я так задумалась о прошлом, что не заметила, как вернулся Иван.

– Дремлешь, как кура на насесте, – заметил он, вытирая лицо и шею полотенцем. – Зря не стала работать.

– Не хочу.

– Ну, как хочешь. Жалко девчонку, не получается у нее. А отец настаивает. У них старшая девочка танцевала, очень хорошие были результаты, а полгода назад похитили ее, да так и не нашли.

Я почувствовала, как холодеют руки и по спине бегут противные мурашки ужаса.

– Как – похитили? – выдохнула я, машинально нашаривая на подлокотнике дивана сигареты и босиком направляясь на площадку.

– А вот так. Батя у них крупный тут деляга, ворочает винно-водочным бизнесом. Видно, не поделил чего с кем – вот девчонку и умыкнули. Он поседел за два дня, представляешь?

Господи, какой ужас... бедный Арик, бедная Гаяне... При всей моей ненависти к этой семье известие о кошмаре, приключившемся с ребенком, заставило меня сопереживать и сожалеть.

– Теперь вот Наринэ отдувается, а способностей почти нет. Я пытался отцу объяснить – он не слушает, словно ослеп и оглох.

Арик очень любил Манушак, я это хорошо помнила, и потерять любимицу для него было сродни... даже не знаю. У меня не было детей, но даже мне оказалось понятно его горе.

– Еще раз поговори. Объясни, что невозможно компенсировать утрату одной дочери слезами и мучениями другой. Ведь она же мучается, страдает – не получается у нее, а девочка гордая, ей стыдно не оправдать отцовских надежд.

– Стоп-стоп-стоп, – вдруг перебил мою пламенную речь Иван. – А ты откуда знаешь? Про гордость и надежды?

Я поняла, что сболтнула лишнего и отпираться поздно.

– Ванька, только, ради бога, никому, ладно? Это моя племянница, Вань. Дочь старшего Костиного брата.

Глаза у Ивана сделались совершенно круглыми от удивления: