— Делайте, — Бернардт кивнул.

В конце концов, за ней приедет дядюшка, если что — расплатится, а если нет, так ничего страшного. Он порылся в памяти, вспоминая цифру, переведенную на счет больницы и, отыскав блокнотик, быстро нарисовал половину выплаченной суммы. Протянул листок доктору.

— Этого будет достаточно?

— Посмотрим, пока согласуйте сумму с бухгалтерией. Я вернусь в операционную. Поговорим, если не будет поздно.

— Удачи.

Бернардт не паниковал, он сам был хирургом и доктором психиатрии, но на душе все же было неспокойно. Сначала это письмо, потом звонок, теперь сломанное легкое, которое вживлял какой-то мясник. Он неторопливо дошел до бухгалтерии, зная, что больница может дать и больше, фонд на случай подобных форс-мажорных обстоятельств был внушительный, ведь его пациенты довольно состоятельные люди, или раньше бывшие крайне состоятельными. Потом осталось только ждать. Хирург разыскал Бернардта только под утро.

— Извините, не было возможности отослать сестру, чтобы она предложила вам пойти домой. Очень сложно оказалось поставить на место ржавого ящика с шестеренками нормальный механизм. Признаться, доктор Штейн, я не думал, что к вам в клинику могут попасть люди из низших слоев, — так и не представившийся доктор сел в кресло рядом с Бернардом, его морщинистое лицо и тон голоса выдавали большую усталость.

— Богатый опекун, — пояснил Бернардт. К нему попадали люди и в худшем состоянии, чем Бекка. Люди, с которыми наигрались их любовники и не хотели, чтобы кто-либо когда-то узнал об этой связи. Да много было случаев. — Когда она придет в себя?

— Может быть, скоро, но езжайте домой, доктор Штейн. Если потребуется, мы сможем ее успокоить. Вышла медсестра и сказала, что пациентка пришла в сознание.

— Все же хотел бы с ней пообщаться, раз уж она пришла в себя, — сказал Бернардт.

— Идите, — согласился доктор. — Вы купили ей легкое, имеете право. Кроме вас, судя по всему, все равно никто к ней не придет.

— Благодарю, — Бернардт коротко поклонился, и сестра проводила его в палату. Бекка лежала на узкой кровати, белая, как простыня, укрывшая ее, как видимый край бинта на груди. Только волнистые волосы пушистым ореолом обрисовывали измученное лицо с росчерком черных ресниц и бровей.

— Бекка, как ты?

Ребекка не ответила сразу:

— Я в больнице? — голос ее звучал хрипло, бескровные губы только чуть приоткрылись. — Все болит.

— Тебе заменили легкое. Так и должно быть, — Бернардт присел на край кровати и сурово взглянул на девушку. — Что за чушь ты написала в письме?

— Я должна уйти. И если вы не хотите засадить меня в тюрьму — вы не должны мне мешать, — Бекка поморщилась, говорить было неприятно. — Так тихо внутри. Непривычно.

— Тебе нельзя пока двигаться, не то что ходить, надеюсь, ты понимаешь?

— Я не идиотка, какой вы привыкли меня считать, — Бекка отвела взгляд, не в силах что-то объяснить или рассказать, единственная правда, которую она могла себе позволить — признаться, что все это время врала. — Иногда я даже жалею об этом.

— О, ну, в самом деле. Я знаю, что ты совершенно нормальная и зачем-то сочиняла все. Я доктор психиатрии с приличным стажем, Бекка, а не просто прохожий. Теперь можешь начать извиняться, — Бернардт взял ее руку, облегченно выдохнув, главное, девушка жива, не умерла во время операции, как это часто случалось.