То, что Женя гордо называла собственным домом, на самом деле больше напоминало дровяной сарай. Она гостеприимно распахнула передо мной косенькую калитку, я ступила на засаженный пожухлой крапивой участок и присвистнула. У крошечного домишки был неухоженный, нежилой вид. Бревна посерели от старости, резные, некогда нарядные, ставни были изъедены жучком. На флигеле весело вращался металлический ржавый петушок — эта милая деталь показалась мне особо циничной.
Но моя новая подруга ничего этого не замечала. Она ловко открыла проржавевший замок и даже скинула ботинки, перед тем как войти внутрь.
— Проходи. Я полы мыла, словно знала, что кто-то придет, — дружелюбно объяснила она.
Я осторожно вошла в дом — для этого мне пришлось пригнуться. Я довольно высокая, а дверной проем рассчитан был на коренастую Женю. Интересно, ее муж тоже ростом не вышел, что ли? Почему здесь все такое миниатюрное — узкие двери, низкие столы…
— Вот это общая комната. Здесь буду жить я, но ты можешь заходить, когда хочешь. Мне скрывать нечего. А дальняя спаленка будет твоей. Устраивайся, располагайся.
«Спаленка» была меньше моей московской ванной комнаты. Туда еле-еле поместился старенький продавленный диванчик и видавший виды шкаф, с возрастом растерявший дверцы. Я присела на отчаянно скрипнувший диван и закрыла глаза. Что я наделала, что? Что со мной будет? Надолго ли все это?.. Надеюсь, что нет, потому что долго я в этой халупе не протяну. Может быть, все же извиниться перед любезной Женей и поискать гостиницу?
— Не понравилось? — спросила она, предоставив мне шанс вежливо ретироваться.
С другой стороны, она может разозлиться, распустить сплетни… и потом, в гостиницу меня не пустят без паспорта. А здесь, на окраине тихого северного городка, в покосившейся избенке, рядом с несчастной директрисой школы, так просто затеряться… Пересидеть до лучших времен. Умение ждать — одно из благороднейших человеческих качеств. По-моему, так говорил Будда.
Я открыла глаза и улыбнулась.
— Что ты! Конечно понравилось! Очень уютный домик, тихо здесь и пахнет приятно, деревом, — я повела носом. На самом деле в комнате ощутимо попахивало плесенью. — Просто я устала с дороги, да и перенервничала.
— Понимаю… Вот что, ты полежи, отдохни. Удобства, к сожалению, на улице, воды горячей нет, так что душ не предлагаю. Но вечером я тебе покажу, как я придумала воду греть. А пока возьми в шкафу одеяла, они сухие. Там и белье чистое есть. Ну а я чайку соображу и разбужу тебя через часок. Идет?
— Хорошо, — я откинулась на подушки.
Странно — но мне вдруг стало легко. Я быстро согрелась. Старенький диван оказался удобным, а ватное одеяло — теплым. Почему-то от одеяла приятно пахло молоком.
А за окном уже давно стемнело. Длинным был мой день, длинным, как целая жизнь. Невозможно поверить, что еще сегодняшним утром я ехала на свидание в рейсовом автобусе. Я смотрела в окно и озабоченно думала о том, что нельзя ни в коем случае забыть записаться на маникюр…
Я посмотрела на свои руки. Так и есть — два ногтя умудрилась сломать и даже не заметила, когда именно это произошло. Надо попросить у Жени маникюрные ножнички и коротко обрезать все свои длинные ухоженные ногти. Это я, столичная светская красавица, любила привлекать внимание к рукам. А новоявленной Анне вызывающий маникюр ни к чему.
Женя в соседней комнате гремела тарелками и тихо напевала — что-то там про любовь, похожую на сон…
И мне неожиданно вспомнился тот день, когда я впервые оказалась на сцене. Там, в концертном зале на несколько тысяч мест, тоже звучала эта песня — только пела ее не фальшиво подвывающая Женя, а блистательная Алла Борисовна. Примадонна открывала концерт, а я сидела в гримерной, еле живая от страха. До моего выхода оставалось полчаса, а у меня зуб на зуб не попадал. Меня то в пот кидало, то колотил озноб. На мне был оранжевый комбинезон с открытым животом. В пупке задорно блестело колечко — незадолго до своего первого выхода на сцену я решилась сделать пирсинг в салоне. Пупок еще немного гноился, но боли я не чувствовала — какая там боль, если от страха трясутся руки!
Ко мне подошла подруга.
— Волнуешься? — подмигнула она.
— Вовсе нет, — бодро соврала я.