— Так, так! — задумчиво говорил Гольт, скатывая шарики из хлеба. — Чудесно! И фантазер же вы! Любитель приключений… Да и в голове, очевидно, кое-какие идейки, судя по вашему поступку в парке в Нью-Йорке. Я думаю, что вы нам подойдете!
Наступило молчание. Джека подмывало спросить, для чего он может подойти.
Гольт первый нарушил молчание:
— Скажите-ка, как вы относитесь к войне? — начал он.
— Как? Меня самого мучит этот вопрос, — признался Джек, — я ничего не понимаю. Мне казалось с самого начала, что это какая-то дурацкая война. С чего? С какой стати? Ничего не поймешь! Кто-то кого-то подстрелил, и вдруг все страны в Европе полезли друг на друга. Но тут что-то не так. Не может быть, чтобы все это делалось ни с того, ни с сего, из-за какого-то гимназиста Принципа. Я ужасно хочу, чтобы мне растолковали все это…
— А вы слыхали что-нибудь о пацифистах?
Джек расцвел от удовольствия.
— Как же! Еще бы! Я из-за них даже чуть не пострадал. Мне здорово попало по затылку!
— Каким образом?
— Во время манифестации меня хватили чем-то по затылку так, что я совсем одурел! Я, знаете, в этот день только что выписался из больницы. Надо вам сказать, что моя история с «Глорианой» закончилась очень печально: после всех моих удач я вернулся из Пенсильвании в Нью-Йорк и хотел жениться на одной девушке… (Лицо Джека затуманилось.) Но она погибла… Ее убили. И меня едва не убило обвалом в том доме, где она жила… Меня так хватило камнем или обвалившейся балкой, что меня замертво отправили в больницу. А от моей «Глорианы» остались одни обломки. Я пролежал в больнице очень долго. А едва только вышел из нее, как в тот же день нарвался на военную манифестацию.
— А вы представляете себе, для чего они се устроили?
— Да, до некоторой степени представляю. Я слышал уличную речь одного пацифиста. Мне она очень понравилась.
Гольт медленно зажег и закурил свою трубку и начал:
— Вы совершенно правы, Джек: эта ужасная война (а она будет еще ужасней!) началась вовсе не из-за того только, что один безумец подстрелил австрийского эрцгерцога. Причины имеются еще и другие, и бесконечно более глубокие. И разобраться в них сейчас, пожалуй, еще и невозможно! И невозможно парализовать их, чтобы прекратить войну…
Джек слушал с величайшим вниманием.
— Пацифисты хотят мира. Они стремятся к прекращению всех этих кровавых безумств. Но как это сделать? Причины, о которых я только что говорил, неустранимы. Сами народы уже не могут теперь устранить их. А о королях и говорить нечего: они такие же пешки, как и солдаты, которых гонят на бойню. Остается одно: клин вышибать клином, бороться с войной войной же…
— Не давать Европе ни тонны пороха… взрывать заводы… топить корабли… — подсказывал Джек. Он с чрезвычайной ясностью вспомнил человека на фонаре и его отчаянную речь под свист и вой толпы.
— Да, да!.. Это, конечно, жестоко… но иначе нельзя! Надо задушить железной хваткой это безумное стремление к уничтожению тысяч людей и культурных богатств.
— Конечно! — согласился Джек.
— Теперь я вам вот что скажу, Джек! — продолжал Гольт, понижая голос. — Я тоже пацифист и все присутствующие здесь, в кабачке дяди Станислава, пацифисты. И «Аранджи» не только название его таверны, но и наш условный лозунг.