Книги
Мартирос Сарьян
Скупыми, энергичными и уверенными штрихами передан (несмотря на эскизность) волевой, мужественный образ революционера-большевика, одного из видных деятелей первых лет Великой Октябрьской социалистической революции и Коммунистической партии Армении.
В портрете И. С. Щукина (1910) обращают внимание выразительно и остро написанные глаза. Сохранился интересный отзыв об этом портрете, данный В. Серовым: «Как-то на выставке, — рассказывает Сарьян, — Серов обратил внимание на портрет Щукина и, указывая рукой на глаза, со свойственным ему лаконизмом, сказал: “Пушка, нет, две пушки”».
Образам представителей крупной армянской буржуазии (их немного) присуща яркая социальная характеристика. Это не было нарочито поставленной художником задачей. Сарьян достиг этого благодаря своему обострённому интуитивному восприятию натуры. Так, в портрете М. Бунатяна (1914) перед нами образ умного дельца, принадлежащего к кругу капиталистов-хищников. Об этом говорят и уверенная выправка и властный взгляд человека, привыкшего распоряжаться, повелевать, принимать смелые решения. Совсем иная характеристика дана И. Манташеву (1915). В портрете Манташева создан образ сибарита. Чтобы подчеркнуть праздность натуры портретируемого, художник написал Манташева в шёлковом восточном халате, не польстив ни в чём его внешности, изобразив дегенеративное лицо, невыразительные «воловьи», несколько навыкате глаза, крупный нос, чувственный рот.
Но вот перед нами ещё два портрета людей, принадлежавших совсем к иному кругу. В портрете редактора — издателя армянского художественно-литературного журнала «Гехарвест» («Искусство») Гарегина Левоняна (1912) — скупыми, лаконичными приёмами, немногими красками передан выразительный облик южанина с несколько подчёрк нутой суровостью мужественного лица. Но характеристика Г. Левоняна ограничивается преимущественно этими чертами.
Более углублённо раскрыт образ поэта Александра Цатуряна (1915). Можно не знать, кто изображён на портрете, но нельзя не почувствовать в этом бледном болезненном лице, со скорбным взглядом и печатью обречённости нежность и лиричность душевного склада портретируемого.
Среди работ Сарьяна особняком стоит «В маске» (1913). Портрет ли это? Работа имеет жанровое решение — изображена полулёжа на кушетке художница С. Дымшиц. Верхняя часть её лица закрыта маской. Задача портрета хотя и сужена, но не вовсе исключена. Очень выразительно, экспрессивно написана открытая нижняя часть лица и живые, насмешливо смотрящие сквозь разрезы маски глаза. Художник запечатлел быстро проходящий момент. Это — портретный этюд, увеличенный до размеров большой картины. Он выделяется и своим необычным для Сарьяна колоритом. Преобладающие цвета: тёмнокрасный — платья и почти чёрный — фона.
Сарьян-портретист, как уже отмечалось, не получил признания в дореволюционные годы, и отзыв Серова является единственным исключением.
Говоря о дореволюционных работах Сарьяна, необходимо указать также и на их технику. В эти годы Сарьян работал почти всегда темперой, маслом же писал очень редко и притом небольшие этюды. Темпера наиболее соответствовала художественным задачам Сарьяна — покрывать большие поверхности непрозрачной, кроющей краской, которая при высыхании даёт матовую поверхность. Художник мастерски овладел этой техникой, чего нельзя сказать про его работы маслом. Только позднее, в советские годы, Сарьян в полной мере овладевает техникой масляной живописи.
Как отмечалось, уже первые выступления Сарьяна на выставках «Голубой розы» и журнала «Золотое руно» не прошли не замеченными критикой. Эти первые отзывы в большинстве своём носили отрицательный характер, но очень скоро, особенно со времени поездок Сарьяна на Восток, отношение к художнику изменилось. Александр Бенуа писал о Сарьяне: «Нас, художников, радуют эти самоцветные блёстки, эти сказочные скользящие намёки. Эти обрывки чарующих тем; они бесконечно дороже нам, нежели определившаяся схоластика и нудная надуманность»[20]. Спустя несколько месяцев в рецензии о выставке «Мира искусства» тот же Бенуа пишет: «Сарьян пугает среднюю публику своими недоговариваниями, что сейчас же принимается за ломание и шарлатанство. На самом же деле эти недоговаривания просто признаки некоторой незрелости молодого художника и известной, присущей нашему времени распущенности. Но в Сарьяне таится большой и чудесный художник. О, если бы этот кавказец, в котором так ярко живёт красочность Востока, если бы он сумел сковать своё творчество, довести до зрелости свои вымыслы и образы. Все данные у него налицо. Он обладает большой чуткостью к краскам, которые у него особенно приятны, смелы, изысканны по природе и в то же время пленительно дики. У него и рисунок свой, странный, угловатый, но таящий в себе подлинную силу, настоящий стиль (не стилизованность). Как бы хотелось, чтобы эти данные сложились в одно целое и чтобы мы увидели когда-нибудь “картины” Сарьяна или ещё лучше — расписанные им стены. Такие же яркие и весёлые, такие же благородно спокойные по общему эффекту, как персидские ковры»[21]
Мы не будем приводить все отдельные и большей частью краткие высказывания о работах Сарьяна, написанные в общих рецензиях о выставках. Отметим, что примерно с 1910 - 1911 годов подавляющее большинство рецензий носит положительный характер. Почти все высказывающиеся о Сарьяне отмечают оригинальность, своеобразие его искусства, новизну его подхода к изображению Востока. Среди всего написанного о Сарьяне в те годы заслуживает внимания большая статья М. Волошина, помещённая в журнале «Аполлон», в которой наряду с характеристикой творчества художника помещена краткая биография и приведён список его работ[22]. Несмотря на отдельные эстетские высказывания, а иногда наивные экскурсы автора в лингвистику, ряд основных положений об искусстве Сарьяна правилен, и они подчас почти целиком повторялись позднее многими, писавшими о Сарьяне уже в советские годы. Волошин справедливо отмечает, что хотя искусство Сарьяна отражает Восток, но он не ориенталист, его привлекают не этнографические подробности Востока, нет в его работах «литературы», хотя он передаёт обыденные, интимные черты жизни: «... гроздь бананов в лавке уличного фруктовщика, синяя от зноя морда буйвола, пыльно-рыжие короткие туловища и оскаленные зубы константинопольских собак для него милее и прекраснее, чем отсветы роскоши восточных дворцов. Идя на Восток, как на потерянную родину, любя её житейские и обыденные черты, Сарьян удачно миновал ориентализм. И ему не понадобилось никакой couleurlocale, чтобы стать убедительным. В своём романтизме он остаётся человеком Востока. Европеец не стал бы так изображать экзотических зверей — газелей, пантер, не так бы увидел фигуры женщин, закутанных в покрывала, не так бы подошёл к их портретам, как подходит Сарьян».
Было бы, конечно, очень странно, если бы наряду с положительными отзывами не нашлось бы хулителей искусства художника, который в своих исканиях избрал не проторенную дорогу, а пошёл по новому пути. Особенно ополчился против художника критик реакционной газеты «Новое время» Н. Кравченко, разразившийся сплошной бранью по его адресу, подтвердив, и притом не в первый раз, данное ему прозвище критика «с обратным чутьём».
Зарубежным поездкам Сарьяна был положен конец начавшейся в 1914 году первой мировой войной. Остались неосуществлёнными планы художника, мечтавшего совершить путешествия в Индию и на Дальний Восток. В эти годы Сарьян много времени уделяет общественной деятельности. Война, вначале сулившая населению Турецкой Армении надежду на освобождение и объединение с закавказскими армянами, вскоре стала для него жестокой трагедией. Значительная часть турецких армян погибла, остальная эмигрировала.
Сарьян принял деятельное участие в Московском комитете помощи армянам. Летом 1915 года художник уезжает в Закавказье, решив оставить Москву на два года. Вместе с находившимся в Тифлисе художником В. Суреньяном Сарьян едет в Эчмиадзин, с тем, чтобы потом продолжить путешествие в районы Турецкой Армении, куда во время первой мировой войны были введены русские войска. В Эчмиадзине находилась значительная часть беженцев из Ванского (Турецкая Армения) района. Перед художниками предстала потрясающая картина гибели бесприютных людей от истощения, тифа, дизентерии и других свирепствовавших болезней. Не было самых элементарных условий для размещения беженцев, им не оказывалось почти никакой помощи. «Пробыв в этом аду около месяца, — пишет Сарьян, — я занемог и принуждён был вернуться в Тифлис». Сюда, в Тифлис, в эти военные годы кроме постоянно проживавших там армянских художников съехались художники из Турции, Западной Европы, Москвы, Петрограда и некоторых других городов России. Возникла мысль организовать Общество армянских художников как с целью объединения, так и для устройства выставок. Инициатором и одним из деятельных членов Общества был художник Ф. Терлемезян, эмигрировавший в начале войны из Вана. Самое активное участие в организации Общества приняли художники Е. Татевосян, В. Суреньян, а также Сарьян. Идея организации Общества встретила сочувствие и со стороны видных армянских писателей — О. Туманяна, А. Ширванзаде и других. На выставках Общества участвовали и некоторые художники, армяне, проживающие вне Тифлиса и за рубежом. За своё короткое существование Обществу удалось организовать несколько выставок и одну из них, по установлении в Армении Советской власти, в Ереване. В дальнейшем, в связи с перемещением центра художественной жизни в Ереван, существование Общества в Тифлисе утратило свой смысл и было ликвидировано.
События, связанные с войной, отвлекают Сарьяна от творческой деятельности. Из немногих работ художника, написанных в эти годы, следует отметить картину «День. Старый Тифлис» (1917) и несколько натюрмортов, не вносящих нового в уже сложившиеся приёмы.
В эти годы происходят изменения и в личной жизни Сарьяна. В Тифлисе он знакомится с Лусик Агаян, дочерью известного писателя Газароса Агаяна, и вскоре женится на ней.