…Ладно, все эти страдания молодого Вертера, все это здорово – а как вот мне-то, грешнику, живот за други своя положить не пожелавшему, дальше живот этот самый сохранить? Раз уж он мне так дорог. Причем в разрезе, так сказать, дня завтрашнего… Вот это уже помогло – злободневные вещи махом выдавливают из дурной башки всякие абстракции. Ахмет мысленно метался по выросшему вокруг него загону – ни выхода, ни пятого угла, кругом одна дорога – под молотки. Конечно, он здорово переоценивал значимость своего имущества, неверно прогнозировал степень накала страстей при будущем разделе наследства Администрации – ну кому он нужен, когда делятся даже не штабеля жратвы в КСК[75] и даже не ящики с новенькими автоматами – а Власть, возможность жить, контролируя вокруг себя важное. Ну что мог значить Ахметов подвальчик по сравнению с контролем над росрезервовской шахтой, однако мы не зря уже как-то упоминали – Ахмет был изрядным мизантропом и параноиком, вследствие чего судил людей по себе. Прикинув, как поступил бы сам, он практически не сомневался, что на его хозяйство уже точит зубы какой-нибудь ушлый беспредельщик, не желающий остаться с голым задом при распиле Аминистрации.

…Дать оборотку – ну если дам, положу даже их, дальше-то че? Завалить этих все равно что на дом табличку прикрутить – я, типа, тут крутой, пуп на ровном месте, а взять у меня есть чего, и знает об этом слишком много народа… Их валить надо, базара нет, но как-то так, чтоб я краем остался[76], – а как? Четыре обстрелянных урода с волынами. И сорок четыре в получасе отсюда. Если решат за своих рассчитаться, никакой пулемет не поможет – притащат АГС[77], вон, через дом поставят, прижмут из автоматов и раскурочат за одну ленту[78]. Или тот же РПО, один хороший выстрел – и пиздец. Н-да, бля, раскладец…

До набитой стрелки оставался день. Ахмет нарезал бестолковые петли по Дому – из-за так и не принятого решения в башке царил жуткий кавардак, все валилось из потных рук, даже табак пах жженой тряпкой. Трудно сказать, что было бы, вздумай он сначала перетереть с наезжалами, – скорее всего, наша история этим бы и закончилась, однако Ахмету подфартило – от метаний его избавили. Пришли раньше – за день до стрелки, с утреца, и весьма оригинально поздоровались. Отчего визитеры так поступили, выяснить уже невозможно – то ли предыдущим вечером пили что-то совсем уж психоделическое, то ли удача какая у них случилась, да много чего теперь можно думать, правды все равно не узнать – только поздоровались они с Ахметом очередью. Короткой очередью в четыре патрона, метров со ста. Заметили его в окне четвертого – Ахмет с Витькой ковырялись в стенах, выдергивая из штроб проводку, – и влупили правее и выше. Одновременно с выстрелами по жестяному водостоку вдоль крыши звонко хлестнули пули. Ахмет с Витькой присели, испуганно переглянувшись. Терять лицо нельзя – хозяин тут же подскочил к окну. Позже, вспоминая этот эпизод, Ахмет часто спрашивал себя – а не случись рядом Витьки, что бы я сделал? Как хорошо, что умница история сослагательное наклонение за мясо не держит…

Через площадь к Дому расслабленно брели патрульные. Старший чуть приотстал, забрасывая на спину РПК. Увидели, один махнул – спускайся, мол. Как погано, блядь… Ахмет с отвращением чувствовал – ноги словно из студня, пот чертит щекотные полоски на пыльной морде, в животе – ком жирных холодных змей. Тоже махнул, кивнул даже – щас, типа, спускаюсь. Повернулся, поглядел на Витьку. Тот понял, и напряженное ожидание на его лице начало перетекать в понимающе-презрительную мину. Но перекомбинация осталась незавершенной – Ахмет внезапно улыбнулся. Давящий мрак как-то враз рассеялся одним словом. …А по хуй! – весело и злобно подумал Ахмет. – …По хуй! Свое получите, блядва, а там посмотрим! Возьмете – возьмете, а не возьмете – на хуй пошли!..

– Не, Вить. Не. Хуй им. По всей морде.

Витька радостно крякнул и поспешил за ломанувшимся к пулемету хозяином. Только вбежал в угловую комнатку, как Дом сотрясла первая очередь, – не представляя, как обращаться с этой дурой, Ахмет все же отсек два патрона. «От ни хуя себе! И вправду, по-взрослому дудухает!» – высовываясь в окно, отметил Витька. Небольшой перелет, искорки МДЗ вспыхнули в пыльных фонтанах далеко за спинами оторопевших беспредельщиков.

– Ниже бери, ниже!

– Да вижу, отъебись! – нервно огрызнулся Ахмет и снизил линию прицеливания.

Дал полноценную очередь, патронов на семь-восемь. Одно попадание, переднему, точно в грудь – парня словно кувалдой отшвырнуло, идущих за ним щедро обдало кровью. Из пыльного облака, поднятого кучно легшей очередью, брызнули и залегли оставшиеся. Один бесхитростно шлепнулся на асфальт, судорожно дергая затвор высоко задранной волыны, двое других пристроились умнее – один за поваленным столбом освещения, другой за бетонным цветничком.

– Во, смотри, че он с бетоном может, – радостно прошипел Ахмет, тщательно выцеливая того, что залег за цветничок. – Ах ты, пидор, стреляет уже!

Оглушительно загрохотало, и цветничок брызнул в стороны, словно кусок рафинада под паровым молотом. Тот, что лежал рядом, за столбом, вскочил и понесся за угол. Три и еще три, все, готов – аж подбросило. Тут же, без паузы, перенес огонь на последнего – и поймал на вставании: две пули в верхнюю часть, покатился, как жирная болонка от хорошего пенделя. Все.

– Пошли соберем. Да по гильзам-то не топчись!

– Ага. Щас, только мешок найду.

– А че мешок-то? Четыре ствола да обувка.

– Да я себе. Че-то поистаскал все.

– Ну, бери, раз надо.

Однако прибарахлиться Почтарю не удалось: оказалось, калибр 12,7 целых трупов не оставляет. Все обмундирование было испорчено безнадежно – трупы буквально плавали в крови. Обувь тоже оказалась говном – заношеные китайские кроссовки. Зато неплохо рванул хозяин: почти три сотни пятерок, три АК-74, да пулемет с барабаном семерок. В ценах 201… года – два года жизни, как минимум. …Их прожить еще надо, – долго грузился после этого Ахмет. – …Не, во, сука, меня угораздило – ведь я че сделал? Вообще, конечно, беспределу оборотку дал. Не-е, это только для меня оно так. А на самом деле – «уничтожил личный состав патруля Администрации, выполнявший боевое задание»… Но прошел день, другой – а карающей длани на загривке он так и не ощутил. Акция возымела только одно последствие – прекратилось патрулирование Старого города: гибель Лехиной тройки послужила лишь аргументом в борьбе между группировками в Администрации, сыграв на руку одной из сторон. Не сказать, что исчезновение патруля сильно порадовало: хоть лично ему и стало спокойнее, но исчез постоянный источник свежей информации, и о том, чем дышат в Администрации, оставалось только гадать. Витька окончательно переселился в Ахметов Дом, принеся даже нечто типа присяги – видимо, твердо уверовав в наличие у Ахмета, а стало быть, и у себя шансов потрепыхаться еще годик-другой. Постепенно все вошло в привычное русло, – просидев несколько ночей у готового к бою НСВ, Ахмет успокоился и вернулся к привычным занятиям: покупал впрок дешевые дрова, заготавливал картошку и солил капусту, а в конце сентября, когда с клещом стало поспокойнее[79], впервые «сходил» – как это стало потом называться. Началось с добавленной кладовки. Отрубив стеной еще кусок подвала, Ахмет, быстро возведя и оборудовав левый отсек, обнаружил, что на месте, где напрашивается правый, вместо бетонной стяжки лежит песок вперемешку с рыхлым строительным мусором. …Бля, а ведь это ж почти готовый погреб! Хрящ[80] долбить не надо, Мухалыч с Витькой дня за три вынесут. Стены – говно вопрос, утеплителя – как грязи. Лед когда станет, нарубить, и пожалуйста: мясо летом продавай! В три цены! Да какой в три, в пять, в десять! – осенило Ахмета. – Или во, еще лучше – сдавать места: торжок-то – в двух кварталах! И склад тебе холодный, и охрана… За мясом, а может, и еще чем из жратвы Ахмет решил отправиться к пейзанам.

Целью похода было оценить возможность, а если она есть – то и рентабельность обмена. Ахмет считал, что в окрестных деревнях на патроны можно выменять достаточно для окупания риска. Оставалась неясной доставка – но об этом можно подумать и потом, когда будет побольше информации о дороге.

Поход вышел комом с первого шага – на окраине города, проходя на довольно легкомысленном расстоянии от забора садового кооператива, Ахмет получил в левый борт заряд дроби. Почтя за лучшее уйти от греха, отполз да и дернул со всех ног домой, позорно оставив поле боя за анонимным стрелком. Большого урона не понес – стреляли метров с пятидесяти – шестидесяти, тройкой[81], да через негустые, но все ж кусты, однако вернуться пришлось. Пока выковыривал из ляжки и руки дробины, заматывал маленькие, но упорно кровящие дырочки, время ушло. Следующим утром он шел уже не по дороге, а напрямую, далеко обходя строения и необлетевшие кусты, по километровому радиусу огибая садовые кооперативы. До Веникова добрался лишь к сумеркам и до темноты пытался занять подходящую для наблюдения позицию; когда нашел – наблюдать, собственно, было уже нечего. Низкая облачность стремительно превратила сумерки в самую настоящую ночь, вдобавок начало моросить, и пришлось уйти глубоко в лес, чтоб разжечь костер и заночевать.

…Крестьяне должны вставать с рассветом, доить, или че у них там по распорядку. Надо идти. Уже почти светло… Ахмет уговаривал сам себя, не решаясь оторвать задницу и шагнуть от маленького жаркого костерка в насквозь промокший лес. Поспать нормально не удалось, сырость не позволяла согреться ни на минуту, только согреешь ноги – а уже пробивает дрожь от замерзшей под волглой курткой спины.