— Это было моим величайшим желанием, мадам, — сказал Казанова. — Но я нуждаюсь в протекции, хотя отдаю себе отчет, что таковая может быть представлена лишь таланту.
— Я думаю, — сказала, прощаясь, маркиза, — что вы можете надеяться на все, потому что у вас есть хорошие друзья. Например, я с удовольствием воспользуюсь случаем быть вам полезной.
Молодой итальянец ей очень понравился…
Придя домой, окрыленный своим успехом у фаворитки короля Казанова нашел письмо от господина Пари-Дювернэ, в котором говорилось, что он может прийти на следующий день в одиннадцать часов.
Обсуждение задуманной лотереи продолжалось три часа. Полчаса из них говорил Казанова. Восемь дней спустя появился соответствующий декрет. Был назначен день первого тиража и объявлено, что выигрыш будет выплачен через восемь дней.
Казанова провернул все дело так, что его первая выручка составила 40 000 ливров. Общая же выручка от лотереи составила два миллиона. После этого слава Казановы в Париже начала множиться.
Он был неизменно остр на язык, и благодаря этому своему дару быстро стал вхож во многие популярные салоны. А еще он регулярно посещал Оперу, «Комеди Франсэз» и многие другие модные заведения. Настал день, и в Фонтенбло он был представлен августейшему семейству.
Вращаясь среди очаровательных придворных дам, Казанова не забывал и о красавицах-горожанках. Так, например, дочь его квартирной хозяйки оказалась влюблена в него, и вскоре обнаружилось, что у нее будет ребенок. Мать девицы обратилась в суд, однако судья, выслушав хитроумные ответы обвиняемого, отпустил его с миром, приговорив лишь к оплате судебных издержек. Впрочем, растроганный слезами девицы, Казанова дал ей денег на роды.
Однажды один из многочисленных друзей Казановы пригласил его на ярмарку в Сен-Лоране, посмотреть на некую комедиантку со странным для Франции именем О’Мерфи. Поздно вечером подвыпившему итальянцу не захотелось тащиться домой через весь город, и он решил провести ночь на месте. Сестра О"Мерфи, маленькая неряха примерно пятнадцати лет, предложила ему свою постель, если так можно было назвать грязный мешок с соломой, брошенный на четыре доски.
— И это ты называешь постелью, дитя мое? — удивился Казанова.
— У меня другой нет, месье.
— Но такую я не хочу, поэтому ты не получишь денег.
— А вы что, хотели раздеться? — удивилась в свою очередь девчонка.
— Конечно, а как же иначе.
— Что за причуда! У нас даже нет простыней.
— А ты что же, — спросил Казанова, — спишь в одежде?
— Вот уж нет!
Тогда, решив поразвлечься, Казанова пообещал ей денег, если она раздетой ляжет в свою «постель» и позволит ему на себя посмотреть. Просто посмотреть, он, конечно же, ничего не станет с ней делать…
То, что он увидел, поразило его. Это была законченная красота. За один экю[9] она, хохоча, принимала различные позы, и так как кроме грязи он не нашел в ней ни одного изъяна, то еще за один экю он собственными руками вымыл ее с ног до головы. Малышка была уступчива во всем, кроме одного, отговариваясь тем, что ее старшая сестра говорила, что «это» стоит 25 луидоров.[10] Казанова рассмеялся, сказав, что они поговорят о цене ее «сокровища» в другой раз…
Утром он попросил одного немецкого художника написать портрет понравившейся ему малышки. На быстро изготовленной картине она лежала на животе, опираясь рукой и грудью на подушку, и показывала лицо, бедро и великолепный задик. Последняя часть тела была написана художником с таким искусством и правдоподобностью, что лучшего нельзя было и пожелать. Казанова был восхищен работой и написал под картиной «О’Мерфи» греческими буквами, что, по его мнению, выглядело очень стильно. А через какое-то время художник, которого вызвали в Версаль, выставил там кроме всего прочего и копию этого портрета.