— Бочкарев не так уже и молод, — буркнул Карнаухов, — а твой интерес к этому делу смущает меня тем, что ты с Подгорным слишком тесно знаком. Объективность, Юра, она легко теряется.

— Ты что, думаешь, я пытаюсь его выгородить? — В голосе Реваева явственно слышалась обида. — Ты ведь знаешь меня прекрасно. Если я буду уверен в его вине, то и пальцем не шевельну, чтобы помочь ему выкрутиться.

— А сейчас ты, значит, не уверен? — ехидно полюбопытствовал Карнаухов.

— Сейчас не уверен, — согласился Реваев.

— Ну и замечательно, — неожиданно изрек Илья Валерьевич, — молодец!

— Я что-то не понял, — насторожился Реваев.

— А что ты не понял, Юра? Ты же у нас звезда, — продолжал ехидничать Карнаухов, — ловец маньяков. — Он издал короткий смешок, а затем продолжил уже более серьезным тоном: — Насколько я знаю, Фролов звонил нашему руководству. Этот банкир, Локтионов, представлял для него какой-то интерес. Для нас с тобой это не так важно. Важно то, что Фролов настаивал, чтобы дело передали лучшему имеющемуся в управлении следователю. Ну а таковым, он само собой, считает тебя.

На последней фразе в голосе генерала вновь появилась нотка ехидства.

— Ну хоть кто-то, — вздохнул Реваев. Ему было приятно, что высокопоставленный чиновник не забыл, кто сумел поймать убийцу его дочери.

— Ой, а мы, можно подумать, тебя не ценим, — возмутился Карнаухов. — В общем, партизанщину приказываю прекратить. Если хочешь заниматься этим делом, то завтра в девять будь в управлении. Если нет, то я так и сообщу, что ты отказался выходить из отпуска.

— Это хорошо, — задумчиво пробормотал Реваев.

— Что хорошо? — удивился Карнаухов.

— Что у меня есть время подумать до завтра. Всего доброго, Илья Валерьевич! — Реваев нажал отбой раньше, чем пораженный его наглостью генерал сумел что-то ответить.

Закончив разговор, Реваев некоторое время в задумчивости стоял у окна. Затем, оставив телефон на подоконнике, он вышел на крыльцо, надел старые шлепанцы и направился в теплицу. Там он чувствовал себя защищенным. Прищипывая томаты, он мог как следует обдумать, как именно он скажет жене, что запланированная на завтра поездка в Сергиев Посад откладывается на неопределенный срок.

Юрий Борисович Сокольский в Москве не был уже несколько лет. Выйдя на площадь перед зданием аэровокзала Домодедово, он некоторое время стоял, привыкая к Москве, ее многолюдности и оживленности, впитывая в себя ее воздух и выхлопные газы.

— Уважаемый, едем? — Крепкий мужчина среднего возраста еще только доставал чемоданы своих пассажиров из багажника белой «камри» с логотипом службы такси на крыше, но уже был готов побороться за нового клиента.

— Плачу по тарифу, — потряс смартфоном Сокольский.

— По тарифу так по тарифу, — улыбнулся мужчина, захлопывая багажник, — садитесь.

Сокольский, у которого из багажа была только небольшая дорожная сумка, забрался на пассажирское сиденье. Миновав линию шлагбаумов, «камри» покатила в сторону города. Сокольский несколько раз нервно оглянулся, но понять в суматохе аэропорта, есть ли за ним слежка, было нереально. Следуя полученным инструкциям, Сокольский велел водителю ехать в центр города по Варшавскому шоссе. До Третьего транспортного кольца оставалось совсем немного, когда Юрий Борисович попросил водителя остановиться возле подземного перехода. Сунув водителю две тысячные купюры и пробормотав заветное «сдачи не надо», Сокольский настолько быстро, насколько позволяли его солидный возраст и не менее солидная комплекция, заспешил к переходу. Запыхавшись, он вновь поднялся на поверхность на противоположной стороне проспекта и огляделся. Серая «шкода-октавия» ждала его именно там, где и было оговорено. Юрий Борисович уселся в машину и поторопил водителя. Пока машина отъезжала от тротуара, Сокольский напряженно смотрел на выход из подземного перехода, но никто его не преследовал. Он понимал, что даже если за ним ехали от самого аэропорта, то, чтобы развернуться, машине преследователей понадобится немало времени, до ближайшего разворота было более километра по загруженному шоссе. Судя по всему, от слежки он оторвался. Был еще один вариант, что слежки не было вовсе, но его Юрий Борисович не хотел рассматривать. На его взгляд, это было неромантично.

— Рад вас всех видеть, — Реваев обвел взглядом присутствующих, — надеюсь, что это взаимно.