Меня поймали в мастереспорта в Парк Порядке, когда я ничего не украл, это было забавно, потому что в рюкзаке у меня валялись клещи, я ими щёлкал грецкие орехи, но ими можно было и отламывать пищалки. Но я ничего не украл, я просто примерил лётную куртку. Он завёл меня за руку в подсобку, я наблюдал свою тишину в фазовом контрасте с возбуждением этого ничтожного частного охранника. По тону его голоса я сразу понял, что это когда-либо бывший мент, уволенный за крохоборческую честность или ещё что-то благородное. Я легко вспомнил в карманах куртки было что-то разломанное, типа пластика, кто то отлично поработал до меня, но почему-то не решился вынести вещь. Этот недоумок не засёк клещей на дне пустого рюкзака, рюкзак был почти пуст: кроме клещей, туалетная бумага и дезик. Он грозился мне вызвать полицию, слабо быковал, очень слабенько, он постоянно старался. Я даже трусы до колен снял, показал ему член, типа не украл ничего, даже под трусами пустота. Он потом настолько проникся моей отстранённостью, просил меня признаться в том, что я был профи. Я ничего не сделал и ничего ему не сказал, он вежливо попрощался и я ушёл.

Я украл диск с очередной частью моей любимой онлайн игры. Благодаря моему росту, диск как одинокое маленькое облачко проплыл над алармами. Шляпа злого волшебника скрывала ворованное от безучастных взоров секьюрити. Я вломился в туалет, как же я радовался такой условно приятной краже. Высшая радость мгновенно заглушалась зимним безмолвием, я наблюдал, как магазин будет проводить ревизию и образуется минус, недосдача. Я находился перед диллемой: простит ли магазин нехватку или раскидает по амёбным продавцам-консам. Поэтому я выбирал крупные торговые площади, потому что чем крупнее размах, больше ассортимент и больше выбор значит и валовая выручка выше конкурентов, а значит они должны.

Я годами не мог начать тырить еду, это выглядело так унизительно, но мне надо было попробовать несколько раз и по мелочи типа батончика шоколадки. Я начал красть шоколадки, их можно было всех удобней засовывать куда надо, я наблюдал то, почему я так не хотел ошибиться, наблюдал страх перед ошибкой, его полная бесполезность. Потому что я наблюдал своё молитвенное волнение во время совершения преступления, это значило, что я был не собой, я действовал не отдавая себе отчёта. Если что-то делаешь и волнуешься, прекращай либо делать, либо волноваться. Сидя в ванне и выискивая прыщи на гениталиях, я изредка отрывался и наблюдал неподвижно стоящие флаконы, молчащий свисающий кран. Время было уже мертво, оно всегда было таким, открытое пространство всегда оставалось совершенно неподвижным. И человек выкарабкивался из этой суммы, не мог себе вообразить, что остановка и есть жизнь.

Махавира стал просветлённым просто сидя в лесу.

Я скачал диплом из интернета. Просто распечатал пачку офисной бумаги и красиво сшил, читал раза два. Защитил на четыре. Итак, я стал первым в истории образовательной системы Поволжья, кто за 5 лет не дал ни одной взятки. Вся зачётка пестрила тройками, и я дожидался, когда её можно будет выкинуть на помойку. На вручении пришлось второй раз за жизнь нахлобучивать костюм, я ненавидел этот вид одежды. Я хотел ходить голый, чтобы все видели какое у меня было несовершенное тело. Подумывал, чтобы не было даже чаши для подаяния: чтобы накладывали живительный прасад прямо в руки. Чтобы все зрели, что никто также живёт и дышит, как и все и также вечно хочет заниматься любовью с девушками через анну.

Староста группы пятёрочница щеголяла красным дипломом, ей пришлось 5 лет стелиться под всевозможных преподов, выглядеть всегда всезнающей. Как же она жаждала власти, что вела себя так, рьяно садилась всегда в первые ряды, как можно ближе к учителю. Чтобы уже убедительно показать другим, так я первая, а ну все в конец очереди за мной, благосклонно смотрите мне в спину. Она строчила лекции и вечно униженно просила сделать паузу, чтобы препод уже психологически выделил её среди всей серой, мёртвой массы, где уже я был абсолютным лидером.

Я всегда садился на самую большую насколько возможно километровую дистанцию от повторяющего одно и то же карликового попугая, чтобы не отравлять себе мирскую жизнь его суесловием о так называемой высшей справедливости и общем порядке. Меня просто поразило, что за экзамен по философии мне поставили трояк с минусом. Я ответил на максимум два, три слова. Как у него язык поворачивался принципиально требовать развёрнутее что-то ему пояснить, когда он сам этого не понимал, я же видел, этот неподготовленный человек был неосознан.

Девушки особенно россиянки являлись мёртвыми, совершенно пассивными трупами, они могли только немедленно получать, потому что всю жизнь влачили бедность. От мужчин им нужно было лечение от скудости, постоянные подношения, они ничем радикально не отличались от проституток, те просто получали моментально, а не растянуто по месяцам или в особо запущенных случаях. Какой там анал, с этими что-ли, у них у простого большинства и родители никогда не любили друг друга, и родились в нелюбви и с желанием многократно повторять одну и ту же планиду год за годом: документальное Свидетельство о рождении, браке, распаде, конце.

Уже помирать пора, а они всё красились часами, полдня выбирали правильный ракурс и свет, чтобы личико выглядело безупречно, кому, для кого. Меня рвало при словосочетании серьёзные отношения: какие могут быть отношения с совершенно неподвижными, дохлыми, пришибленными, но живыми останками. Для кого они всё время принаряжались, что мудрили с лицом, им постоянно требовалась косметика. Мёртвым никогда не осознать, что жизнь — короткая, бессмысленная игрушка.

Они будут слушать что угодно, кроме своего тела, им усердно помогало умертвлять тело всё общество, тело только для верного супруга. Молодожёны хоронили росписью свою недолюбовь, дабы под рукой было сразу к чему пристроиться и попыхтеть пару минут, не нужно было больше никуда ходить, разглядывать прекрасные лица и тела других незанятых, как ты и я. Любовь она очень невесомая, неуловима, чем короче, тем ярче выжигает. Каждая новая компаньонка — это творческая индивидуальность, индивидуально неповторимое тело и девичье лицо, такой больше нет и войти в неё, значит остро осознать, что она была рождена только для тебя в тот момент, не больше.

Вся эта жизнь была ничем иным, как видение, такой же пустой и бессмысленной.

Все складывались на выпускной, сложиться хватило наглости даже у тех, кто начисто отсутствовал во взяточническом самарском училище экономики и права. Они пропустили 5 лет не выслушивая бесполезные знания. Это были самые ужасные годы моей жизни. Просто ни о чём, напряжный и зряшный слив пяти лет и зим. Ничего революционно нового о мире я так и не узнал за этот ничтожный период.

Мы собрались в арендованном отеле на Саратовской набережной. Я был одет, как и всегда, никаких дебиотных костюмов, в которых расхаживали напыщенные так называемые уверенные в себе мужчины, мужчины, которые знали чего хотели в этой жизни и брали это не прося. С трудом, но ладно: девушки обрушились на алкоголь и еду за столом, они хотели, как можно больше сожрать и изрядно выпить, больше прочих. За столом было примерно по восемь тел и большая часть — девочки. Мне было мерзко находиться рядом с ними. Там была та самая невменяемая по теории права, которой я пересдавал экзамен на первом курсе. Она была лицемернейшим существом на планете. Она говорила что-то в микрофон уже как другой человек. Столько преподов было — заядлых охотников пожрать на халяву за счёт студентов, у которых они брали взятки за то, что ничему не научили.

Один из моих одногруппников сильно окосел, я же не выпил ни капли. Я сидел и припоминал тёплые выпускные по-американски в стиле североамериканского пирога, когда все дружно, никто не разделён, хотя может у них там не на камеру ещё хуже, чем у нас, кто знает, кто был Свидетелем. Я частично контролировал своего товарища, чтобы тот дольше выглядел человеком. Мы вдвоём вышли во двор, он причитал, что никогда так не набухивался. Он был небедным человеком, рядом с отелем у него имелась однушка в новостройке: набережная, старый город, цены ой-ой за метр. Я попросил его подождать меня и неожиданно вернулся в зал. Некоторые танцевали, я просто посмотрел на этих людей, на девушек для которых я отсутствовал 5 лет, красивых и не очень и так себе. Я сожрал по-быстрому, что выискал несъеденным в большом количестве и навсегда покинул первую группу борьба с правонарушениями в сфере экономики выпуск 201 °Cаратов.

Я помогал идти своему пьяному приятелю, дошёл с ним до самой его кровати и скинул его там спать. Попрощавшись с ним, я самовольно отправился к самой кромке Волги. Он мог бы предложить мне остаться отдохнуть на диване, а утром я бы уехал с первой электрички. Нет, зачем, спасибо Санёк, что тащил несколько километров эту нелёгкую тушу, плечи шире моих. Но я уважал этого парня, он учился на платном и сдавал сам, покупал редко оценку в защётку. Он может даже что-то и запомнил в отличие от меня.

Я постепенно оказался один на песчаном берегу. Время ещё часа три ночи, до электрички очень долго. Я просто сидел и смотрел, я не мог изображать веселье с теми людьми, мне не хотелось с ними веселиться, они были удручёнными и трусливыми, но не в такой сильной степени, как я. Меня давило, что люди в России очень невосприимчивые и слишком-чрезмерно думающие.

В сердце Махавира слышал зов из места, где обитала предыдущая жизнь, строящаяся из жизни и рождения, смерти и переселения. Ко мне присоединились туристы из соседней области, они резвились и фотографированиями занимались. Я просто сидел и наблюдал, что они выделывали. Я видел человека таким, какой он был изначально, не загрязнённым. Без пыли из суждений и предположений, даже издалека мне было достаточно, мне не нужно было сближаться, я уже всё видел заранее.

Я сидел под пляжным грибом и силился припомнить что-то из пятилетней программы. Спустя час я помянул только вину и её степень. Я запомнил лишь это, потому что это было самым абсурдным понятием. Откуда взяться вине и её глубинам и степеням если ты наблюдаешь всё, что созидаешь. Какая вина, ты самостоятельно совершаешь осознанное действие, то есть ты его проживаешь не, как Я, не как разделённое, а как целое со всеми. Ты легко наблюдаешь своё действие из миллиардов углов огранённого алмаза Кохинора, не из узкого лучика фонарика своего заимствованного умишка. Ум это не ты, ум это просто прошлое. Всё проходит и это пройдёт. Что из этого всего изливается: сейчас или никогда: поцелуй, а потом только секс, ладно уж хоть раз поцеловать в грудь на первом свидании. И успокоить её тем, что мы уйдём туда, где никого не было. Там можно поцеловать в грудь вместо губ, хоть раз в жизни попробовать, а потом уйти долго-долго, прям за город пешком уйти и где-нибудь в любых кустах и зарослях заняться любовью. И чтобы когда шли из города, чтобы оба уже знали, что они будут делать друг с другом.

Но россиянки были самыми проданными за деньги. Самыми артистичными в редком жанре драма, печаль, я такая бедненькая, хочется покушать за чужой счёт нахаляву. Они умело имитировались любовью, чувствами, имитировали даже ум, приспособляясь ко всему удобному и полезному. Они желали, мечтали из наблюдателя превратить в воздыхателя. Только я, я одна такая на всём свете, во всей Саратовской губернии, во всей многоэтажке, во всей квартире, на всю ширину ванны, ниже только тело. Подавленное тело гниёт изнутри, мозг со спонсорскою помощью мыслей и похотей подстёгивает тело к страданию, внутреннее состояние сострадания — это запущенная болезнь. Нужно было сделать уроки медитации в каждой школе, в каждой структуре. Тогда люди не будут мучиться телом, внутреннее остановит своё старение. Время не движется, время всё время в одном состоянии, всегда один вкус, в какой бы части океана вы бы не испили Махавиру, он всегда был одинаковым, никогда не реагировал.

Таково было говорить правду людям и получать за это их особую ненависть. Я жил в толпе мёртвых людей и прежде чем самому стать мёртвым мне нужно было успеть найти возобновляемый родник жизни.