Вот так я спутал весь священный текст, зачем они вообще позвали меня петь, неужели они не разглядели, что я почти невменяемый всегда. Токмо благодаря моему непревзойдённому экспрессивному вокалу и полному отсутствию памяти больше суток наш факультет занял предпоследнее место. Ясно дело, что это была моя заключительная студвесна. Я никогда не мог сделать ничего по-нормальному, так как обычно ожидают. Сердце моё было от Махавиры, рост и плечи от одного самозванного царя Израиля, голова полностью принадлежала Диогену.

Я непреклонно не сближался с Элен из своей безмерной любви и сострадания. Это просто против пошлой истины, у неё такие хрупкие и маленькие ягодницы, а я метр восемьдесят сверху в её попе. Я знал шаблон: поцеловать, потом договориться о ядрёной ночи. А надо было поиметь её, как следует, а я был просто придурок, вот и все дела. Почему я, видя, как она хочет особой близости не занялся с ней любовью известно одному Всевышнему.

Махавира покинул тело и оказался на небесах. Привратник терял терпение, Махавира никак не переступал порог врат Рая. Привратник не выдержал, поприветствовал и пригласил войти внутрь двадцать пятую и предпоследнюю тиртханкару, достигшего Мокши и всеведения великого мастера джайнов, ибо его уже там заждались. Махавира не шелохнулся и ответил, что не войдёт в Рай пока не пропустит каждого вперёд, он будет всегда последним в очереди.

Не через вагану, а через анну: таково было высшее предназначение, воспламенить так девушек к новейшей безумной жизни и для этого не нужно было ничего делать.

Этернель возобновил репетиции, Миса играл чисто соло, он никогда не лабал риффы. Песни стали звучать интереснее, я написал пару свежих. Я прекрасно наблюдал свою усложнившуюся задачу перестать быть девственником и не только. Я понимал, что нельзя сразу девушке открыто предлагать анну, она сразу поймёт, что душевно больной и смотается, это без сомнений. Женщины очень пассивные и трусливые. По поведенческому шаблону надо было с ней поговорить, облобызать, попытаться заняться и не раз традиционной любовью и только потом галантно хлопотать о входе в её нетронутый зад. И если она бы отказала, расставаться с ней и по-новому, но уже с кем-то другой.

Я до сих пор был нищий и прыщавый, но уже поменьше, чем рассыпалось по набряклому лицу на первых курсах. В таком скорченном положении третью стадию обработки никак не миновать. Элен продолжала любить меня, а я начинал её избегать. Миса организовал ещё одну рок-группу Энкор. Прибавилось ещё три человека, включая басиста, второго ритм гитариста и экстрим-вокалиста. Новый гитарист из моей академии, на курс младше и другой фак. Я стал в этом сборище просто с микрофоном в руке, чистый вокал. Ударник вечерами тусил на набе со своими братьями и сёстрами по разуму, такими же мимимишками с ушками. Вскоре весь Энкор там собирался.

Я решил тоже съездить и взял с собой гитару, распечатал аккорды бидва, киши, сплин, цой и всё это самое, наутилус и многое-многое другое. Я не запоминал ни аккорды, ни тексты, носил с собой кипу листов. Там было немало публики, я и ударник всегда пели эти песни, остальные слушали. Лицо практически почистело, я был очень рад, что это лицо просветлялось от гнойников. Единственной песней отложилась в памяти только ветер брэйнов.

На набу заявилась парочка девушек, одна посимпатичней и пониже ростом, с голубыми глазами, уже грудь была хоть куда. Другая худощавая, метр семьдесят примерно, в очках с чёрной оправой, плоская, как доска и непонятно было то ли татарка, то ли чувашка, то ли ещё чего замудрённого. Я предпочёл вот эту кареглазую гимназистку и отличницу Карину. Главной причиной тесного сближения стало спонтанно возникшее истерическое желание спросить какой она национальности, а второстепенным была её шикарная худоба при таком росте. Груди не было. Жопа вообще не выпирала, так иногда бывает.

Я стал учить её музицировать на своей акустике там на берегу Волги, когда вся эта аниме-пати собиралась. У неё были очень шикарные духи. Она приехала ко двору моего вуза и подарила платок, обопшиканный её дразнящим ароматом. У Карины был жёстко странный диалект, не разобрать то ли парень изъяснялся, то ли ещё какой пушной зверь. Мы сидели на перилах и сосались, как животные с языками, с причмокиваниями. Я впервые трогал женскую грудь, точнее всё, что от неё осталось. Она напялила бюстгальтер на несколько размеров больше, думала, что мне не нравится, что нет титек. Я продавил его пальцами, ситуация была неловкой, но я сделал вид будто так и надо. Я трогал её промежность, засунул руку в трусы прямо в плоть, захлюпало. Она только ноги предельно шире раздвигала. В первый раз я потрогал женское плёнчатое влагалище, такое простое на ощупь. Такие худенькие ножки, всё худенькое, как было славно трогать такое тело.

Карина прочно сидела на мне, пока я отдыхал от рыбалки. Мы были на берегу Волги, я где-то извлёк удочку и стремился что-то поймать. Я сообщил ей, что через несколько дней бабка свалит ночевать в другое место и что это была превосходная возможность для нас заняться нелюбовью. Она сразу согласилась.

На следующий день в академии Элен попросила прийти меня на живой концерт в дк рядом с Московским шошше. Элен пламенно пела на французском. Я считал себя уровнем владения выше среднего и то ни одного слова не распознал, кроме рефрена имортель. У Элен был очень могучий голос, она в отличии от некоторых всегда попадала в ноту, она ни разу не промахнулась, я бы услышал. После концерта я свалил на трогательное свидание с Кариной.

Был вечер, сначала я с девушкой потусил в беззаботной компании японофилов. Потом мы уединились на лавочке в скверике. Неожиданно позвонила Элен. Я то ли в шутку, то ли всерьёз сказал, что я с Кариной, но ты можешь тоже примазаться. И она приехала. Я не мог поверить своим глазам когда она подошла к нам, и Карина сидела у меня на коленях. Это была картина маслом, Элен настолько была безумна от пагубных чувств ко мне, что как ни в чём ни бывало обычно разговаривала, будто мы увиделись на перемене в академии. Я наблюдал это и заживо сгорал от сатанинской зависти к Элен, значит такое бывало не только в жанровом кино. Я не испытывал ничего ни к той, ни к другой, всё, что во мне обязательно имелось — это плотское вожделение к Карине.

Мы постояли поговорили ни о чём, потому что двум девушкам с парнем не о чем беседовать. Все в конечном итоге просто разъехались по своим норам. Я готовился к первому занятию нелюбовью, перестал онанировать и обрил станком мудозвонцы. С пламенной жопы тоже хотел побрить, но даже зеркало не помогает.

Карина со своей подругой заехала на репетицию нашей немалой группы из шести человек. Мы снимали базу в гараже. А со своей Етернель я продолжал репетировать в ждунивере. Карина смотрела на меня, как я пел, я очень усердствовал перед ней, реально хотел выглядеть крутым. В шуме инструментов я не мог расслышать свой голос и всегда фальшивил, не было ни одного исполнения, чтобы я спел так же, как раньше. Хотелось, чтобы всё было всегда по разному, по-другому, чем прежде.

Подруга Карины пожелала Карине удачи, она знала зачем та ко мне тайно собиралась ехать. Мы ехали на сочленённом автобусе, был значительно поздний вечер. Оба представляли себе наилучшую ночь ветреной молодости. В первый раз… Я не признался ей, что был девственником. Бабки не было, её глухонемой сын с белой апостольскою бородой не смог ничего сказать. Он сходил в туалет, посмотрел на нас и скрылся в своей светёлке.

Карина сидела на кровати, я пошёл в ванну, намывался и гляделся в поднятое зеркало голый. Затем просто накрутил утиральник на бёдра и так зашёл к ней, зачем опять одеваться-то было, ведь такое дело. Я снял набедренную повязку и раздел её донага, её тело было таким чистым, кожа ровная смуглая, всё с ней было нормально, она была полностью здоровой. Она небрежно развела тонкие ноги, чтобы оголить чрезмерно пошире промежность, потому что уже несколько минут со мной ничего не приключалось. Сердце Махавиры стучало так же ровно, как всегда, как во сне, во сне, так и наяву. Всегда один ритм, один и тот же неизменный бипием. Я сказал, чтобы она наконец сообразила хотя бы потрогать его руками, а не тупо сидеть и ждать чудес на виражах.

Я встал и нежно тыкнул ей в губы тем, что просто свисало между ног. Она начала сосать, как могла, даже мошонку лизнула пару раз. Внутри меня была ровно середина между смехом и плачем: вот она кара Махавиры за Элен. Вот любила меня Элен, с ней-то может быть получилось бы. Так ничего и не получилось. Это был величайший провал нереалистических ожиданий, чем больше я хотел этого, чем сильнее жаждал, тем сильнее омертвевал, я желал и во мне всё умирало. Я не должен был желать Карину, тогда бы всё было наяву, а не в эротических грёзах.

Мы просто легли спать под одним одеялом, даже и тогда ничего не произошло. В полной темноте, надо было просто представить, как я делаю это с ней через аньку. В такую худенькую девушку, в такую худую попу. Как же это было заведомо неправильно и прекрасно. Но я был настолько расстроенным произошедшим, что докатится до того, что настоятельно попросил её никому об этом не говорить. Она ответила, что вряд ли.

Тогда я был ещё не до конца уверен в своих половых приверженностях и поэтому вообразил, что я болен чем-то по части урологии. Карина уехала и я дал себе слово, что мы повторим и успешно после излечения. Я поехал в больницу к соответствующему доктору. Он сказал, что будет брать сок простаты и для этого обязательно придётся заталкивать руку мне в задницу. Я пришёл к соглашению, и он прописал ближайший день визита.

Вечером дома меня поджидал сюрприз. Ерёма, которого я считал архатом настучал Лидии Викторовне о моей ночной гостье. При всём моём уважении, эта старая карга открыто высказала мне в форме широкоформатного негатива всё, что у неё было в забитом уме по этому невиннейшему событию. Она была уже мертва и ей не хотелось, чтобы молодые наслаждались друг другом, праздновали, стонали. Если бы она каким-то чудом осталась незамеченной в квартитре, и если бы она услышала на что я был способен в тёплой компании с девушкой. Лидия Викторовна наверно бы бросила тело от приступа. Ей было завидно, её смертельно ядовитая чёрная жёлчь пузырилась: почему это была не я, ни мне, так и никому. Она устно предупредила своим старческим скрипящим голоском, чтобы это было первый и последний раз. Я промолчал в ответ, удалился к себе в комнату и там в холодном одиночестве наблюдал свой справедливый гнев. Этот глухонемой болван, великий праведник, мудрец в безмолвии оказался дырявой пройдохой. У меня с рождения было сердце Махавиры, а у него сердце оленя. Девчонки ему никогда не давали, а рога остались, вот он и боднул меня.