Грузно переваливаясь и вколачивая серый снег в колеи, по улицам железнодорожного поселка, прилепившегося к комбинату, пробирались машины. Мы с Виктором то и дело лезли в сугробы, чтобы пропустить их, пока где-то на углу улиц Паровозников и Локомотивной не разыскали дом, как все вокруг, невысоконький и грязно-белый. А затем и самого… Сначала из сарая, сухо щелкая, полетели поленья…

— Сейчас и нас угостит, — пообещал Виктор из комитета и крикнул в сарай: — Уже хватит! Слышишь?

Кто-то с треском всадил топор в полено и вышел к нам. Был он румян остроглаз. Будто нарисованная, проступила над губой черная полоска, и едва не до самого носа упруго качался, как на проволоке, пышнейший цыганский чуб.

Минут через двадцать мы с Иштваном сидели и дружно вспоминали Закарпатье. Ах, золотая сторона, теплая, ласковая земля, где люди стройны, как дубы в Карпатах, щедры, как щедры плодами и тенью яблони при дорогах… Только у Иштвана не так светлы воспоминания о дорогих сердцу местах. Сначала война. Потом отец с матерью сгинули, в один год оба.

Иштвану было пятнадцать лет. Он принял трагически-неожиданное одиночество как нелегкую взрослую самостоятельность. И немедленно сам себе начал строить планы на жизнь.

Он решил поездить по земле. Но в семье, работящей венгерской семье, где пример неутомимой заботливой матери был всегда перед глазами, он не мог не усвоить главного: земля любит не туристов и бездарей, а работников. Он пошел в первое попавшееся училище, не выбирая. Он и сам еще не знал, какое на земле дело — его, Иштвана. Просто он хотел уже сегодня что-то уметь, и это небольшое, но настоящее рабочее умение — профессию слесаря-сантехника — ему дало первое же училище.

Для начала он поехал в Донбасс, потому что там работал старший брат, и поступил на шахту. Там, в Донбассе, Иштван учился еще многому — умению быть равным и не последним в рабочем коллективе, умению дружить. Он в первый раз встретился с великолепным проявлением истинной профессиональной гордости у шахтеров, и с тех пор всегда старался оценивать людей по тому, насколько преданы они своему делу и как о нем говорят. Сам он уважал свое ремесло: оно давало ему возможность убедиться, что руки у него не бестолковые неумехи, а кое на что способны. Конечно, и за то, — что оно обеспечивало ему уважительное равенство среди людей, и было фундаментом его самостоятельного существования.

Но он презирал оседлость. Он спешил посмотреть на все, что предлагала ему жизнь, и не хотел смиряться в этой жизни с каким-то прочным и окончательным, ему уготованным местом. А жизнь была щедра. Она неторопкой рукой комсорга приколачивала у шахтерской столовки объявления, которые начинались словами: «Кто желает помочь ударной…»

Они, конечно, желали. Их тогда было пятеро, они сколотились в полуребячий-полуюношеский союз и все делали впятером, вместе. Вместе ездили на домну в Запорожье, на домну в Жданов. И снова не сиделось на месте. И получалось удивительно просто: кто-нибудь легко предлагал поехать на целину, и все с ним легко соглашались. Они собрали свой нехитрый багажишко и купили билеты на поезд Москва — Караганда, в Акмолинске остановка.

Если бы кто-нибудь назвал их тогда «летунами», они бы непременно оскорбились. Слишком много в них было энергии, и ничто пока еще не могло удержать их на одном земном пятачке, а стихийные бедствия в виде негаданной любви их миновали.

Жизнь была неисчерпаема, а они еще и не стремились зачерпнуть поглубже, метались по поверхности, но зато этот простор им хотелось проплыть вдоль и поперек.

В Акмолинске ребят сразу же направили в училище механизации и к самой уборке новоиспеченные комбайнеры прибыли в совхоз. Их околдовала целина. Земля здесь не была бесконечной. Она — огромный желтый круг, прихлопнутый сверху белесоватым голубым колпаком неба. И пахнет она не только сладко — упавшим спелым яблоком или кисловато — углем. Она пахнет полынью и зерном. Они не знали ни отдыха, ни срока. Их накрепко приковал к себе жаркий целинный август. Только однажды он отпустил их. В райком, получать комсомольские билеты.

Но вот кончилась уборка — и ребята опять заскучали. Кто-то позвал в Свердловск, и они снова сели в поезд. А вылезли в Омске — узнали, что там строится огромный комбинат синтетического каучука, и махнули туда.

В Омске Иштван женился. Друзей забрали в армию, и как-то враз он почувствовал свое незаметное повзросление. Теперь нельзя было с прежней легкостью кивнуть чубом ребятам на перроне — пока, мол, не забывайте! — и утром выйти на другой перрон или полустанок, получить подушку у коменданта и начать слесарить на новом горячем месте. Он отвечал за близкого человека, чью беззащитность чувствовал по-мужски. Они тогда посоветовались и решили поехать в Березники. И правильно сделали, потому что потом у них родился парень — какие с ним путешествия? А тут — мать. Но дело не только в том, что здесь, в Березниках, Иштван оброс семьей и родней. Ему понравился калийный, и он понравился калийному. Он сначала по-прежнему слесарил в горном цехе, а потом пошел учиться на взрывника — во-первых, там ближе к настоящей Химии, во-вторых, взрывником ему еще на шахте хотелось стать, не брали. А тут выучился — и стал. Буровики бурят, ты закладываешь — траб-бабах! — скреперист убирает. Хорошая работа.

Парни выбрали его в штаб «комсомольского прожектора» — он настырный, веселый, и вообще ему можно доверять. Когда строили флотофабрику — вторую очередь комбината, — ребятам из штаба здорово досталось. Ведь у каждого еще и свои обязанности. Иштван, например, работал в бригаде Ивана Андреевича Пулина. Они взялись вдесятером проложить почти полторы тысячи метров трубопровода — сварить, подвесить, установить на флянцах!.. От опытной гидрозакладки, которую они сооружали, зависел пуск фабрики. Им на это дали два месяца и обещали бесперебойное снабжение. Если чего-то не хватало, бригада в полном составе прямо в робах шагала по кабинетам. Зато они сделали все на десять дней раньше.

А ночью Иштван ходил с ребятами в рейды по стройке.

В последние ночи накануне пуска словно никто и не спал. Каждый из штаба подежурил на фабрике. Иштван отвечал за цех реагентов, но его можно было видеть всюду: днем толкачей на стройке много, а ночью… То восемь девчонок-штукатуров сидят без раствора, надо срочно разыскать прораба. То на утеплении труб досочки-переходы едва дышут, надо немедленно заставить переделать. Нет, Иштван не был в этой горячке человеком случайным. Он и вправду умел оказаться на месте, вовремя и уверенно сделать свое дело.

Вчера в комитете кто-то жаловался:

— Всем хорош, только никак не хочет учиться.

Это правда? И сразу же выражение воинственного упрямства прогнало улыбку: