Встреча с химией состоялась на Соликамском калийном. В газетах читал: «Ожила запутанная латынь химических формул…» А для него ожили не закорючки на плоскости классной доски, не формулы — сами соли. В живом процессе они были активными, живыми, вступали во взаимодействия, отказывались от каких-то ранее прочных связей, переходили из одного состояния в другое — и все буйное волшебство химических превращений направлял, укрощал человек. Аппаратчик. Геннадий готовился стать как раз им, умным колдуном при этих чанах и емкостях, аппаратах и приборах. А чтобы умным — надо хорошо знать химию формул и пробирок. Спасибо Георгию Михайловичу Шипулину, органику из училища. Это был органик! Если говорить о любви к химии, так вот кого надо вспоминать — Шипулина.

Продолжалась биография в Березниках, в новенькой, необжитой еще коробке химфабрики калийного комбината. В Соликамске фабрика крохотная, а здесь хозяйство — огромное! Нынешний начальник фабрики Игнатьев был начальником комсомольско-молодежной смены, в которую попал Геннадий, а механиком в смене был Анатолий Мотин, тот самый, всюду нынче известный Анатолий Иванович Мотин, что стал теперь главным инженером фабрики. Рассказывая о том времени, Геннадий улыбается:

— Тогда это все молодежь была, а сам я был вот такой… — и отмеряет от полу метра полтора, не больше.

В этом символическом «вот таким», в улыбке этой — теплое и трогательное воспоминание. О том, как безусым и неловким пришел человек на свое первое рабочее место. Это всегда приятно и легко вспомнить, это не вычеркнуть из памяти, не потерять — что увидел в самый первый раз, и кто тебе что сказал, и при ком ты ее отстоял, свою первую смену. Будто заранее знаешь: это надо забрать с собой на всю жизнь, — и четким, подробным виденьем владеет в тот момент твой взгляд. Вот почему, как детству, улыбнулся Геннадий тем дням…

Продолжалась биография рабочего парня Геннадия Мальцева в армейском строю. Серая шинель — не черная шинель, солдат — не пацан-ремесленник. Но не было рабочему парню Геннадию Мальцеву тяжело в том строю. Трудно — было, тяжело — нет. Потому что он привык, чтобы вокруг — люди, чтобы дисциплина, чтобы собранность.

Он вернулся на фабрику тем же — и другим: посвежел и возмужал. И фабрика его встретила та же и другая: повзрослели друзья-товарищи. Ее, фабрику, на комбинате теперь не молодежной называли, а «молодоженной». И у Геннадия началась жизнь такая же, как у всех. Он вошел в число молодоженов и записался в вечернюю школу. Все было тысячу раз как у всех и все по-своему. Он сам и по-своему встретил свою любовь. Сам и по-своему понял, что школа его ждет, и книжки непрочитанные ждут, и знания всяческие сложные и ясные нужны ему и ждут его. Какая-то ласковая, но властная волна поднимала его и несла, и он подчинялся ей не безвольно и безнадежно, а с еще непонятной радостью, желанием побороться с набегающими встречными валами, побарахтаться в солености их и горечи, чтобы снова оказаться на гребне той, властной, но ласковой, и развеселиться от солнечного сияния и сознания собственной силы…

А говорит он об этом просто:

— Надо учиться.

И Володя прячет свою усмешечку, поддерживая Геннадия:

— Конечно, чего там…

Потом они вместе начинают словно друг друга убеждать (или меня?) в том, что и вправду невозможно сегодня не учиться! Что вон она какая, техника, и что автоматики в химии все больше, и вообще «мозгам надо полную загрузочку давать…» Вспоминают какое-то недавнее комсомольское бюро и дружно ругают знакомого парня с карналлитки:

— Я, говорит, не меньше инженера зарабатываю и вполне, говорит, этим доволен, в школе калечиться меня не заставишь… Чудак!

— Окопался на своем рабочем месте и собирается тут сидеть до скончания… И все деньгой меряет!

— А вокруг-то что делается! (Это Володя, увлеченно). Сейчас построили еще комбинат, потом еще комбинат, потом еще! На них работать по-другому придется…

— Кончим институты — будем там директорами…

Обоим становится очень весело от этой мысли. Ребята долго хохочут, вероятно, представив друг друга в предложенной роли. А мне по-хорошему смешны они оба в своем веселье, потому что не такая уж это шуточка — про директоров. Мало в этой шуточке от шутки. Нынешний начальник фабрики — бывший начальник смены. Нынешний начальник смены — бывший аппаратчик. Нынешний главный инженер — бывший механик, начальник смены… В конце концов, нынешний директор второго калийного комбината и недавний директор первого Александр Никифорович Неверов — тоже бывший рабочий. Вот они, ребята, сейчас шутят, а ведь будут… И дело не в том, конечно, чтобы стать директором или начальником, они это тоже понимают. Дело в том, чтобы нужность их производству со знаниями возросла… Но я всего этого им сейчас не говорю, только тихонько укоряю Володю:

— А ты говоришь «рвануть»…

Он конфузливо, по-детски морщит нос и тащит меня знакомиться с Клавой. Статная, светловолосая, с открытым чистым лицом, Клава Неверова держится на своем рабочем месте легко и уверенно. Она — аппаратчик на подогревателях — там, где подогревается растворитель сильвинита.

— Мы эту фабрику строили десять лет назад. Я сюда вообще девчонкой пришла. Приехала из деревни — и сюда… Не берут. Тогда я в горком комсомола: направьте, прошу. Помогли на работу устроиться. Потом курсы, потом училище…

Она встала и на минуту отошла к приборам. Движения Клавы спокойны, несуетливы. Вообще видится в ней, несмотря на комбинезон, этакая женская русская величавость, что ли… Она возвращается к нам, тепло и ясно улыбаясь: